Санта действительно существует?

С другой стороны, насколько далеко мы готовы зайти? Сможем ли мы пожертвовать собственной жизнью ради спасения детей? Если у ребенка обнаружат рак, будем ли мы готовы забрать эту болезнь себе? Некоторые из нас окажутся способными на подобное, но нельзя заранее определить, кто именно. Когда я представляю себе подобный сценарий в своей семье, то сначала думаю «Не дай бог», а затем понимаю, что, каким бы героем, мучеником и идеальным отцом я себя ни воображал, я не могу быть уверен, насколько эти фантазии воплотятся в жизнь.

Вот почему шутка Шиммеля так хороша. Она заставляет нас взглянуть в лицо противоречию. Нам хочется крикнуть: «Ты что! Нельзя такое говорить! Болезнь ребенка важнее твоих собственных проблем!» Но какая-то часть нашего сознания понимает: «А ведь он прав». Я не герой и никогда не отдавал свою жизнь за других. Максимум, что я отдавал, — костный мозг для спасения своего брата, но это было всего лишь неприятно, не страшнее гриппа. Если бы мне пришлось пожертвовать жизнью, чтобы спасти своего ребенка (например, стать донором сердца, чтобы вылечить его от рака), я бы не засмеялся, услышав шутку Шиммеля. А может, и засмеялся бы, потому что герои и мученики — это не роботы, логическим образом выбирающие оптимальный вариант без всяких эмоций, и не мистики, которые позволяют себя убить, потому что мы едины, а смерть не имеет значения. Как показывает нам Роден в своих «Гражданах Кале», герой должен бороться. Только борьба делает его героем. Он лицом к лицу сталкивается с противоречием между любовью к себе и любовью к своему ребенку. Так что, я думаю, настоящему герою шутка Шиммеля понравилась бы еще больше, чем всем нам.

А вот еще один важный аспект юмора. Как мы помним из стихотворения Клемента Мура, когда Санта смеется, его живот напоминает трясущийся студень или желе. Желе — еще один источник противоречий в нашей жизни, и у комика Сары Сильверман есть отличная шутка на этот счет: «Я как раз слизывала смазку31 с члена моего парня, будто желе с ложки, как вдруг мне в голову пришла мысль: “Господи, я превращаюсь в собственную мать!”»

Ладно, на самом деле я тоже над вами подшутил. Это шутка вовсе не о желе, а о сексе.

Это сложная шутка, состоящая из нескольких слоев. Обычно объяснения сводят на нет комический эффект, но Сильверман настолько хороша, что она в состоянии выдержать такую вивисекцию.

В первую очередь это шутка про матерей. Сексуальны матери или нет? С одной стороны, если не они, то кто? Мать по сравнению с двумя другими классическими ипостасями женщины — то есть с Девой и Старухой32 — разумеется, кажется самой сексуальной. С другой стороны, думаем ли мы о своих матерях в сексуальном контексте? Учитывая, что у каждой из них есть ребенок (вы или я), правомерно было бы утверждать, что хоть раз в своей жизни они приглянулись какому-то мужчине. Но мы не можем постоянно думать о них в подобном ключе. Единственная картинка, которую нам хотелось бы представлять, когда мы слышим слова «мать» и «желе» в одном предложении, — как наша мамочка сидит в кафе и ест десерт.

Во-вторых, это шутка о сексе. Юмор Роберта Шиммеля пользовался популярностью, поскольку у него действительно был рак. Слушатели представляли, что он умирает, и такая мысль пугала и огорчала их. Сара Сильверман оказывает такое же сильное воздействие на аудиторию, потому что любому гетеросексуальному мужчине или лесбиянке эта женщина кажется сексуальной, и когда они представляют, как Сара облизывает чей-то член, то чувствуют возбуждение. А затем она предлагает аудитории представить на своем месте мать, и люди начинают панически гасить возбуждение в своем мозгу. Их нервная система превращается в настоящие американские горки. Для достижения этого эффекта Шиммель использует тревогу от встречи с умирающим человеком, а Сильверман — противоречие, возникающее во время встречи с сексуально привлекательной женщиной, которая оказывается мыслящим человеческим существом и беспокоится о том, как бы не пойти в будущем по стопам собственной матери. Мы одновременно должны представлять ее и секс-бомбой, и этическим философом.