Сантименты

Ты читал газету «Правда»?

Что ты, Лева! Почитай!

Там такую режут правду! Льется гласность через край!

Эх, полным-полна параша!

Нам ее не расхлебать!

Не минует эта чаша.

Не спасти Отчизну-мать.

Энтропия, ускоренье, разложение основ, не движенье, а гниенье, обнажение мослов.

Власть советская, родная, родненькая, потерпи!

Что ж ты мечешься больная? Что ж ты знамя теребишь?

И от вражеских наветов опадает ветхий грим.

Ты проходишь, Власть Советов, словно с белых яблонь дым.

И с улыбкою дурацкой ты лежишь в параличе в форме штатской, в позе блядской, зря простив убийц-врачей.

Ты застыла в Мавзолее ни жива и ни мертва, сел едва ли не на шею бундесверовский У-2!

Все проходит. Все, конечно.

Дым зловещий. Волчий ров.

Как Черненко, быстротечно и нелепо, как Хрущев,

как Ильич, бесплодно, Лева, и, как Крупская, страшно! Распадаются основы.

Расползается говно.

17

Было ж время — процветала в мире наша сторона!

В Красном Уголке, бывало, люд толпился дотемна!

Наших деток в средней школе раздавались голоса.

Жгла сердца своим глаголом свежей «Правды» полоса.

Нежным светом озарялись стены древнего Кремля.

Силомером развлекались тенниски и кителя.

И курортники в пижамах покупали виноград.

Креп-жоржет носили мамы. Возрождался Сталинград.

В светлых платьицах с бантами первоклассницы смешно на паркетах топотали, шли нахимовцы в кино.

В плюшевых жакетках тетки.

В теплых бурках управдом. Сквозь узор листвы нечеткий в парке девушка с веслом.

Юной свежестью сияла

тетя с гипсовым веслом,

и, как мы, она не знала,

что обречена на слом.

18

.у '' :■ ^: - - .• :'Ъ

Помнишь, в байковой пижамке, свинка, коклюш, пластилин, с Агнией Барто лежали и глотали пертусин?

Как купила мама Леше

— ретрансляция поет — настоящие калоши, а в калошах ходит кот!

Почему мы октябрята?

Потому что потому!

Стриженный под бокс вожатый. Голубой Артек в Крыму.

И вприпрыжку мчались в школу. Мел крошили у доски.

И в большом колхозном поле собирали колоски.

Пили вкусное, парное с легкой пенкой молоко.

Помнишь? Это все родное.

Грустно так и далеко.

Помнишь, с ранцем за плечами, со скворечником в руках в барабаны мы стучали на линейках и кострах?

Помнишь, в темном кинозале в первый раз пронзило нас предвкушение печали от лучистых этих глаз?

О любви и дружбе диспут. Хулиганы во дворе.

Дачи, тучи, флаги, избы в электричке на заре.

Луч на парте золотится.

Звон трамвайный из фрамуг.

И отличницы ресницы так пушисты, милый друг!

В зале актовом плясали, помнишь, помнишь тот мотив?

И в аптеке покупали первый свой презерватив.

На златом крыльце сидели трус, дурак и сволота.

Выбирать мы не хотели, к небу вытянув уста.

Знал бы я, что так бывает.

Знал бы я — не стал бы я!

Что стихи не убивают — оплетают, как змея!

Что стихи не убивают (убивают — не стихи!), просто душу вынимают, угль горящий в грудь вставляют, отрывают от сохи,

от меча и от орала,

от фрезы, от кобуры,

от рейсфедера с лекалом,

от прилавка, от икры!

— «Лотман, Лотман, Лосев, Лосев, де Соссюр и Леви-Строс!»

Вы хлебнули б, мудочесы, полной гибели всерьез!

С шестикрылым серафимом всякий рад поговорить!

С шестирылым керосином ты попробуй пошутить.

С шестиствольным карабином, с шестижильною шпаной, с шерстобитною машиной да с шестеркою гнилой!

С шестиярусной казармой,

с вошью, обглодавшей кость,

с голой площадью базарной,

с энтропией в полный рост!

20

Что, Семеныч? Аль не любо? Любо-дорого, пойми!

Пусть дрожат от страха губы — разговаривай с людьми!

Ничего во всей природе,

Лев Семеныч, не брани, никого во всем народе не кляни и не вини!

Ибо жалость и прощенье, горе, Лева, и тоска, ибо пенье и гниенье тянутся уже века.

Пусть нахрапом и навалом наседает отчий край,

Лева, подставляй ебало, а руки не поднимай!

Ты не тронь их, сирых, малых, не стреляй в них, пощади!

Ты с любовью запоздалой отогрей их на груди!...

С неба звездочка слетела,

Лев Семеныч, прямо в глаз.

А кому какое дело, кто останется из нас.

На мосту стоит машина, а машина без колес.

Лев Семеныч! Будь мужчиной — не отлынивай от слез!

На мосту стоит тачанка, все четыре колеса.

Нас спасет не сердце Данко, а пресветлая слеза!

На мосту стоит автобус с черно-красной полосой.

Умирают люди, чтобы мы поплакали с тобой!

На мосту стоим мы, Лева. Плещет сонная вода.

В небе темно-бирюзовом загорается звезда.

Так давай же поклянемся — ни за что и никогда не свернем, не отвернемся, улыбнемся навсегда!

В небе темно-бирюзовом тихий ангел пролетел.

Ты успел запомнить, Лева, что такое он пропел?

Тихий ангел пролетает, ангел смерти — Азраил.

К сердцу рану прижимая, вот мы падаем без сил.

Что, Семеныч, репка? То-то! Ну а ты как думал, брат? Как икоту на Федота, время, брат, не отогнать!

Репка, Лев Семеныч, репка. Вот куда нас занесло. Энтропия держит цепко, липко, гадко, тяжело.

Там, где эллинам сияла нагота и красота, без конца и без начала нам зияет пустота.

Астроном иль гинеколог, иль работники пера пусть подскажут, что такое эта черная дыра.

Тянет, тянет метастазы, гложет вечности жерлом.

И практически ни разу не ушел никто живьем.

И практически ни разу... Разве что один разок эта чертова зараза вдруг пустилась наутек!

И повесился Иуда!