Сапуниха(СИ)

Что случилось, какая болячка напала на детей - неясно. Только сгорели от внутреннего огня, сушившего губы и тельца малышей, один за другим в несколько дней Катя, Ося и Гриппа. Натирали грудки полынью, прикладывали к голове откидное молоко - горячка не унималась и жгла, жгла детушек. Болезнь валяла враз, обычно вечером. Днём бегали, играли, радовали матушку голосами. Первой заболела самая младшая - Гриппочка. Придя с улицы, забралась под овечий полушубок и уснула. Когда позвали ужинать - не отозвалась. Мама, подойдя к дочери, откинула полу и отшатнулась от полыхнувшего жара... Через три дня повзрослевшую, с запавшими глазушками, с восковыми ручонками, сложенными на груди, её убрали в дорогу без возвращения. Через день после похорон заболела Катюшка и отправилась вслед за сестрой... Последним мучился Осюшка: дышал тяжело, облизывая спёкшиеся губёшки, просил: "Маманя, пить, пить хочу..." Потом впадал в беспамятство... Очнулся как-то, глянул на Яковлевну ставшими огромными на исхудалом лице глазами, спросил с тоской: " Я тоже помру, как сестрицы?"

- Что ты, что ты, соколик мой! Бог с тобой. Выдюжишь - ты же у нас казак. Похвораешь трошки и встанешь. Вот поглядишь - встанешь.

- Не, маманя, помру я... видать, и папани не дождуся...

И не дождался. У матери и слёз на него не хватило, и голосу - тоже. Только держалась, не отрывая руки, за гроб до самого кладбища. Там так же молча рухнула на свежевырытую могилу, забившись в судорогах...

Отощалый Авилович вернулся в подавленном настроении - поездка оказалась почти напрасной: украинцев тоже заедала нужда, поэтому делиться им с донцом нечем было. Два куля зерна, мешок кукурузы - вот и весь обмен, а жить до нового урожая ой ещё сколько...

И дома такое лихо... Много требовалось душевных сил, мужества для того, чтобы перенести горе... Много...

Свалившиеся несчастья и неудача тягостной паутиной опутали двор. Не слышался по вечерам смех на крылечке, не топали поутру босые детские ноги по подворью, куреню и землянке...

Случившееся отзеркаливало состояние страны с поселившимся в ней страхом. Народ жил в ожидании большой беды, и она не заставила себя ждать.

Лето стояло знойное, почти постоянно дул "астраханец", высушивая и так окаменевшую без дождя землю. Дороги, тропинки, степь и плеши на полях порепались, как пятки крестьянина, и жаждали милости Божьей, но хляби небесные сияли чистотой и прозрачностью, не суля ничего хорошего осенью. Потянувшиеся к солнышку колоски поникли, зачахли, с трудом достигнув в росте двух ладоней. Собранный скудный урожай пошёл "в закрома Родины", оставив хлебопашцев один на один с голодом.

Тяжёлым выдался и тридцать третий год - сказывались последствия предыдущего. Люди ходили по балкам, разгребали листья, находили жёлуди, собирали, несли в котомках домой. Роились у прикладков, отыскивая редкие зёрнышки, выбирали семена сорго, повители - мололи, перетирали в муку. Мешали вместе с перетёртой же в порошок сухой травой, пекли "лепушки". Этим и питались, запивая молоком, у кого имелась корова, взваром или просто водой...

Снова пришла весна и медленно, словно нехотя, стала стирать с Придонья унылые серо-коричневые тона, вкрапывая в них зелень. Снова вышли в поле и колхозники, и единоличники, среди коих держались Бузины. Пришлось пахать на исхудалых за зиму коровках, хотя их впору было нести на луг, а не запрягать в плуг. Объединившись вместе с упрямыми, так же не желавшими идти в колхоз соседями - тётками Лушей и Пашей, работали на своих клочках... Брызнул дождик. Выпрягли коровёшек, и те побрели щипать травочку. Работники, укрывшись под арбой, решили перекусить всухомятку: сушеной рыбой с "лепушками". Рыбьи очистки не выбрасывали, из них можно сварить ушицу или сделать холодец, процедив через марлю варево и поставив в выход. Дождевые капли стучали по пологу, звенели по казанку, висевшему на треноге, навевая грустные мысли и дрёму...

Коллективное хозяйство, где были и быки, и тракторы, получив помощь от государства, засевало гектары, косясь в сторону единоличников. Впрочем, некоторые колхозники с уважением относились к тем, кто держался за личный пай. Перевстрев Якова где-нибудь в проулке, шептали: "А ты, Авилыч, молодец. Не сдаёшься... Я бы тоже мог, да сам знаешь, водилась корова и та околела..." С этими словами, свернув самокрутку, казак, вобрав голову в плечи, удалялся, унося сомнения и терпкий дым самосада.

Хотя пришла весна, несущая надежду, в Гуреевске царило голодное уныние, и после посевной Степанида покинула отчий дом.