Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

Идут мужики, Аркадия лыжный след выглядывают, а какой там след – наказанье одно. Правда, с подветренной стороны оврага увидели, что волк на ту сторону речки вымахнул и в сторону Песчанки, через поле пошёл. Но это они больше догадались, чем увидели, потому как уже и темь навалила, и ветер вовсю играет, так что, ни следов, ни крика какого, не слышно. Шли, шли – остановились, потоптались, поогогокали в темень – в ответ ни звука, домой засобирались, дескать, может быть он уже домой с другой стороны пришёл, у охотника сто дорог, а мы здесь в поле ветер ищем, на том их поиски и закончились. Мужики домой повернули, а барина племянник Аркадий в это время только от преследования отказался, следа не видно стало, решил в поместье возвращаться.

Возвращается Аркадий, а так как уж много походил, то и устал, решил напрямую идти, так короче. Идёт Аркадий и много уж прошёл, а на пути ни кусточка и ни овражка. Думал: «Вот оно поместье, рядом» – да не тут-то было. А пурга и метель ещё пуще расходятся. Совсем устал охотник, вдруг лыжный след увидел, обрадовался. А того не подумал, что какой свежий след в такую непогодь? Пригляделся – его след, тут и понял, что заплутался, по кругу ходит и в какую сторону идти, не знает. Сел в сугроб, шапку снял, пот со лба вытер, стал вспоминать. Вспомнил, что по этому полю дорога идёт на большак, так Петровский тракт тогда называли, только где он? Вроде и место знакомо, а на тебе. Заплутаться то, вроде, негде. В какую сторону не пойди – всё во что-нибудь, да упрёшься. В сторону большака пойдёшь – упрёшься в Песчанский или в Мурский лес, они рядом; правее возьмёшь – тут тебе Мельников (овражек с леском) пути не даст, а чуть ближе, то Малая Крюковка; налево пойдёшь – в Стрелицу упрёшься. Стрелица – тоже овраг деревьями высокими заросший, до самой Песчанки тянется. Если в противоположную сторону идти, то Балашов лес на пути, левее – Лисий куст – рощица небольшая; ещё левее возьмёшь – или в Малокрюковский лес или в Сталоверкино упрёшься. Сталоверкино – лесочек небольшой перед имением, на горке. Если мимо Сталоверкино пройдёшь, то в речку угодишь, а то и в саму Большую Крюковку. В ясный день всё как на ладони и в непогодь приходится по этой «ладони» круги давать и никаких тебе кустиков, ни овражков, ни Лисьих кустов и ни Стрелиц.

Посидел Аркадий на сугробе, холодок стал потную спину брать, встал, снова пошёл. Ходил, ходил – из силы выбился, упал на снег; вьюга над ним пляшет, с боков сугробики наметает. «Нет, – думает, – так дело не пойдёт, этак и занести может, надо как-то выкарабкиваться». Встал, ружьё в снег стволом воткнул, нести сил нет, немного погодя, и лыжи сбросил, тяжёлыми показались. Шёл, шёл, снега по колено. Подумал: «Зря лыжи бросил, надо бы вернуться, взять». Только за мыслями действий не последовало, ноги назад не идут, снова в сугроб сел, стал осматриваться, а что увидишь? Ничего, кроме снежных торосов в двух от тебя шагах, да полузанесённые собственные следы.

Обидно Аркадию стало, аж слёзы на глазах выступили и тут же ледком на ресницах застыли, не хочется в двадцать с небольшим лет с жизнью расставаться, прилёг на снег, чтоб отдохнуть получше. Думает: «Полежу немного, сил наберусь и пойду». Но не тут-то было – дрёма стала одолевать и сладостно ему так, хотя и понимает и много слышал о том, как люди замерзают, и что его состояние схоже с теми, кто в такой переделке был, кого нашли и от смерти спасли. Знает это Аркадий, а руками и ногами шевелить не хочет, вот так бы лежал и лежал, только сон одолевает, а сон – это плохо. Знает Аркадий, что во сне только люди и замерзают, и хочет он со сном бороться, да с каждой минутой ему это всё труднее даётся. И сон, кажется, уж совсем одолел охотника; даже, вроде, желание бороться за жизнь пропало, в голове картинки всякие из детства проносятся и все с летом связаны, нет в голове у Аркадия зимних картинок, а всё лето, пара сенокосная и от жары ни куда не спрячешься… И всё в этом роде.