Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

Не выполнить просьбу 95-летней игрушечницы было нельзя. О чём писать я не знал, но вскоре услышал о дяде Васе одну интересную историю и она легла на бумагу.

Гуси

Ваське, тщедушному с большими голубыми глазами пареньку, двенадцати лет от роду, скучно. На улицу его не пускают, а дома тоска. И не просто тоска, а тоска смертная. «Толи дело Шурке Рыжему или Вовке Смыслову, поди, уже на пруду в выбивалки играют, а тут вот сиди и сторожи этих проклятых гусей» – подумал он и от безысходности запустил в большого рябушистого гусака старой, отвалившейся от сапога, подмёткой. Подмётка перелетела через гусака (перелёт) и угодила в железный таз. Бу-ум! разнеслось по двору. На звук открылась дверь и в неё выглянула старшая сестра Анюта. Увидев сидящего на крыльце братишку и не обнаружив ничего предосудительного в его поведении, она окинула взглядом двор, и закрыла дверь. Анюта Васю любит и жалеет. Его все жалеют, потому что Вася сирота. Своей матери он совсем не помнит. Она умерла, когда он был совсем маленький. Его выкармливала грудью старшая сестра Мария, потому как в это время у неё родилась дочь Тонюшка и молока обоим хватало. Но тех лет Васька не помнит и, странно бы было, если б помнил.

Матери Васька не помнит, но она часто ему грезится и Ваське представляется, что он не только её помнит, но и хорошо знает. Зря в семье говорят, что дети в малом возрасте ничего не запоминают. Может быть с кем-то и так, но только не с ним. Вот они любящие глаза прямо перед его лицом. Пухленькие материнские губы щекочут Васяткин животик и ему хорошо, мальчуган улыбается, открыв беззубый ротик, и ловит ручками её волосы. Вот поймал косицу и пытается засунуть в рот. Мать улыбается, высвобождает прядь из цепких ручонок сынишки, а потом вдруг, почему-то ни с того, ни с сего начинает от него удаляться. Вот материнское лицо на мгновение зависает в воздухе, затем уплывает в сторону и сливается с фотографией в рамке на стене. Это её, мамина, фотография. На ней она стоит рядом с тётей Дуней и тётей Маней. Только у тёти Дуни лицо совсем не такое как у мамы, мамины губы живые, они умеют шептать, и Васька слышит этот шёпот и особенно явственно он слышит её голос и ему становится нестерпимо обидно.

У Васьки нежные черты лица, это от мамы. У него длинные тонкие пальцы, это тоже от мамы, а вот что лепить ими он умеет – это от отца. Хотя отец сейчас и не лепит, но тётя Маня, мамина сестра, не раз, видя его с куском глины в руках, всегда ласково погладит его по голове и обязательно скажет: «В отца и деда Ларю пошёл, рукастый», только Ваське эти ласки не нужны. Ему так и хочется крикнуть всем и особенно тёте Мане, потому, что она стоит рядом с его мамой на фотографии. Ему хочется крикнуть всем и спросить, почему они все живые, а её нет? Почему в отношении его такая несправедливость? Это не правильно, это не справедливо, поэтому и запустил Васька в гусака подмёткой, потому как не на кого было выплеснуть накопившуюся у него в душе горечь.

Васька сторожит гусей, так как они мешают работать старшему брату Ефиму и сестре Анюте. Сестру Анну никто не зовёт Анной, а почему-то ласково зовут Анютой, а отец зовёт Нютой. Анюта красивая, как и Поля, только ростом поменьше и хохотушка, смешливая очень и весёлая. У неё своя семья, муж Иван (Вадя) и трое детей Колька, Женька и Санёк. Санёк ещё в зыбке качается и с Васькой ей заниматься некогда. Больше всех с ним занимается Дуня, но сейчас Дуни нет, её куда-то услали.

Гуси лезут к большой кадушке, из которой Ефим ковшом наливает в ведро шибающую в нос мучную жижу. Это брага. Ефим отцеживает брагу в кадушёнку, чтоб она в тепле ещё настоялась и созрела. Скоро большой праздник, к ним в дом сойдутся родственники и будет веселье, а брага в большой красной глиняной бадейке будет поставлена на средину стола. Только это будет потом, через неделю или две, а сейчас Ваське поручено, пока Ефим с Анютой занимаются брагой, отгонять гусей. Васька и отгоняет, только почему-то брат с сестрой долго не идут. Он заглянул в кадушку, – в ней на дне осталась одна тестообразная жижа. Ваську огорчило то, что Ефим с Анютой почти всё вычерпали и ушли, а ему не сказали.

«Сбегаю, посмотрю», – подумал он, закрыл кадку крышкой и, отогнав от неё подальше в угол двора гусей, пустился бегом к сараю. Только Ефима и Анны он в сарае не обнаружил, а увидел их около дома, они о чём-то разговаривали с дядькой Иваном, дом которого стоял от их дома наискосок, на другом порядке рядом с Митиным подворьем. Около дядьки Ивана стояла Таня Степанкина, высокая прямая женщина. Её Васька узнал ещё по девочке, которая рядом на траве прыгала через верёвочку. Это Томка, её дочь. Их дом стоит на Загорной улице, она младше Васьки на целых два года и потому мало ещё чего знает, что известно Ваське, и, потом, девчонка, а у девчонок одни мысли – про тряпки и куклы, ничего интересного.