Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

– Ну, если орало сделать побольше и покруглей, одежонку пофартовее, губы налепить потолще, да накрасить их поярче, попу чтоб отклячила, да одну ножку этак игриво подняла, каблучком к пояснице, а-а? Что скажешь?

– Не хохми, – буркнул Трофим.

«Искусствовед что ли?», подумала Пелагея, глядя на задумчивое лицо Трофима, на его длинные тонкие пальцы и спадающие на лицо волосы.

– А ты, Троха, объясни, чего тебе надо?– проговорил крепыш. – Наш народ смекалистый, быстро схватит и выдаст, ты на этот счёт не сумлевайся.

Макс при этом особо нарочито произнёс последнее слово.

Трофим отрицательно покачал головой. Он продолжал рассматривать фигурки, поочерёдно беря их со стола, то рассматривая их через очки, то поднимая очки на лоб и отводя игрушку на вытянутую руку и всматриваясь.

– Н-да…. Забавно, но не то, – произносил он глубокомысленно отдельные слова и фразы. – Эксклюзив, конечно, и ничего больше… Этого недостаточно, шарм есть, но не тот, философии в них не хватает, философии…

– Какого тебе рожна надо? – занервничал товарищ, – безделушки они и есть безделушки. Ты что, в них решил увидеть сакральный смысл бытия? Подгон не тот. Наш народ кроме глупых баранов ничего путного сделать не может, это факт,– и опять тихо хохотнул.

– Да нет, не безделушки это, Макс, не без-де-луш-ки… – опять медленно и тихо проговорил Трофим и, помолчав, добавил. – Столько лет безраздельного господства и на земле, и в воздухе, как говорят военные, и на тебе…, не привилось. На разных веточках привилось, а на стволе, нет.

– А ты был уверен, что она исчезла? Ты желаешь, чтоб её не было?.. – быстро и нервно заговорил крепыш. – Нет ничего проще – скупи у этой бабки игрушки на десятилетие вперёд, и вопрос исчерпан, – и он опять самодовольно хохотнул.

– Дурак, ты, Макс, прости за грубость. Меня заботит, отчего новая игрушка не появилась, а не почему эта не исчезла, – проговорил Трофим не смотря на товарища, и продолжая внимательно вглядываться в игрушку. Он смотрел так, будто это были не глиняный барашек, дородная хозяйка с ведром молока и не калачница, сделанные три дня назад, а находка с тысячелетним прошлым. – Если желаешь знать, подобными изделиями определяется пульс народного организма, оценивается его самосознание и историческое самочувствие.

– Для этого надо спрашивать политологов и врачей, а не рассматривать глину на базаре, – парировал крепыш. Трофим саркастически улыбнулся. – Только ты, Троха, сам себя обманываешь, – продолжил Макс. – Ты же прекрасно понимаешь, что пока существует ЭТО – не придёт ТО, место занято. Для того, чтоб новое пришло – этого на прилавке не должно быть…

Он специально сделал упор на слова ЭТО и ТО.

– А оно, Макс, есть. Понимаешь, есть… Все магазины продвинутой игрушкой завалены… а оно не исчезает, даже не мутирует… Стоит здесь себе на прилавке в рядах и жизни радуется… Вот она и по-бе-да. Не победа это, а фига в кармане, которую народ держит…

Пелагея не особо прислушивалась к разговору этих покупателей. На её веку всякое было. Бывало, и раскритикуют товар, чтоб цену сбить, а под конец купят. Так и эти, пусть бормочут про эксклюзивы и прочее, это её, Пелагеи, не касается. А касается её то, что коммунальные платить надо, а денег всё-ничего, вот она и старается. Потом внучатам тоже подарки какие-никакие купить надо. Для детей подарки – первое дело. Без подарков никак нельзя. А лепить что?.. лепить она привычная, хотя дело и не слишком спорое. Тут тебе и глины привезти надо, и просушить, и намять, и прочее… Торговля тоже неплохо идёт, не перевелись ещё ценители её искусства. А что до философии, то она у неё самая простая – лепи доброе, светлое, чтоб, глядя на игрушку, душа отдыхала, а там, как Бог даст, так и будет. И ещё она верила в то, что каждая добрая, хорошая игрушка сродни иконке, потому как о добром печётся, в добре наставляет и на великое человеческое предназначение ум-разум наталкивает. Не зря её сосед, дядя Гриша, как не придёт к ней в дом за чем- нибудь, так домой сразу торопится. А почему? Однажды он ей так и брякнул: «Ты меня, Пелагея, извини, перед твоими игрушками находиться как-то неловко. Вроде как в душу смотрят и жалеют душу мою непутёвую. Лутче б в рожу мне плюнули, иль укорили…, а они жалеют, участие к моей дрянной жизни выказывают. А я жалости не терплю, сама знаешь. Уж лутче по зубам и за пьянку мою, и за прочее».