Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни

Неплохой был Григорий мужик, пил только, а совести до конца не пропил, игрушек, вишь ли, стеснялся. Матершинник правда был, а при женщинах и детях не ругался. Это Пелагея ему в большую заслугу ставила, потому как в семье её отца Ивана Андреевича и матери, тоже Пелагеи Ивановны, никто чёрных слов не употреблял, да и свёкор этим не грешил. Знала Пелагея и то, что пред тем, как игрушку лепить – надо помолиться, а когда лепишь, чтоб никакая скверная мысль твою голову не посещала, потому как это всё ребятишкам передаётся, вот такое игрушечное правило. Надо чтоб детям передавались добрые мысли и добрые чувства. Если при таких настроениях, да с молитвой игрушку лепишь, то от такой игрушки и отдача соответствующая будет. И в этом Пелагея ни один раз убеждалась.

Однажды неподалёку от её столика ребёнок у родителей закапризничал, упал, стал по земле кататься. Они ему и игрушки, и конфеты, и строгостью хотят взять, а он, знай, кричит на весь базар и ни на что не реагирует. Пришлось Пелагее взять глиняную игрушку и подойти к малышу. Через минуту ребёнка как подменили, куда и слёзы делись, щёчки порозовели, игрушку держит обеими ручонками, улыбается и этак, по-детски, с ней разговаривает, лопочет. Родители молодые, дивуются. А что там дивоваться, ребёнок лучше их знает, что ему ближе и милее. Тут, какую игрушку, станком сделанную, не дай, всё не то, хоть самую наикрасивейшую. Родители мальчика потом к Пелагее подходили и удивлённые рассказывли, что их Витеньке какую игрушку не дай, всё на полдня хватает Он её или забросит, или разобьёт, а эту, вроде, по всем законам физики должен давно разбить, а она всё целая и на месте. Про другие, разбитые им, игрушки даже и не вспоминает, а тут краска чуть отколупнулась, заставил отца подкрасить и вообще с ней не расстаётся – он в постели – и глиняшка под боком. Вот такая была история.

«Что-то долго мои покупатели выбирают,– мелькнуло в голове у Пелагеи. – Толи разборчивые да привередливые попались, толи себе на уме с горошком?

– А вы не могли бы показать ещё чего-нибудь, – обратился к Пелагее Трофим.

– А чего ещё показывать? – спросила недоумённо игрушечница, – других не делаем.

– Однако ж, посмотрите, а вдруг, что к душе выищится, – поддержал товарища крепыш. – Вдруг на дне этого коробка философский камень окажется?

– Какой… какой… камень? – Пелагея занервничала, обиженно пододвинула к себе коробку с игрушками, стала шарить внутри. – Никаких камней не держим, ни в коробке, ни за пазухой. – Хотя ей покупатели не нравились, но других пока не было, а тут, глядишь, чего-нибудь, да возьмут. Внутреннее чутьё ей подсказывало, что этот покупатель не её покупатель, чужой. Вон про какую-то новую игрушку толкуют. Видела она у внучки эти новые – так, срамота одна, «ни для духа, ни для брюха». Немного погодя она вытащила из коробка несколько изделий. Тот, что с усиками смотрит, но не уходит, медлит, ждёт, когда Пелагея ещё чего из короба вытащит.

– Нету боле, – проговорила Пелагея, – машинально вытаскивая из коробка оставшиеся игрушки. Она даже не посмотрела, что вытащила, но увидела, как лицо у «искусствоведа», наблюдавшего за её действиями, сразу вытянулось, глаза просияли и всё его существо, выразило недоумение и восторг. Он взял прямо из Пелагеиных рук игрушку, не дав поставить её на стол и стал вертеть перед лицом приговаривая: «Это то, что надо… умеют же, когда захотят… Вот тебе и русская сиволапость, вот тебе и бабка с термоядерным прошлым… а!! Макс!.. Макс!!.. Гляди чего!?… а… да гляди скотина ты рыжая, – воскликнул он от переполнившего его чувства изумления и восторга, а не для того, чтобы обругать товарища.

Пелагея посмотрела и ахнула – в руках Трофима она увидела зайчонка, которого она собственноручно собиралась отправить в бой и брак, да не отправила. Только, как он оказался в коробке, она объяснить не могла. «Видно впопыхах сунула, когда на базар собиралась, – подумала Пелагея и щёки её стыдливо зарделись. – Искусствовед небось, специально изумляется, чтоб её в неудобное положение поставить». Она уже хотела сказать, что это брак, что игрушка случайно попала в коробку. Только она ничего не сказала. Руки Пелагеи стали подрагивать то – ли от волнения, то – ли от ворохнувшегося в груди стыда. Такого с ней ещё не случалось. Покойный свёкор говорил, что если игрушка самому не нравится и если у двух одинаково слепленных не находится отличий – это брак. У каждой игрушки, как и у людей должен быть свой характер, а он передаётся через взгляд, мимику и так далее. И если с точки зрения свёкра подходить, то этого зайца даже браком назвать нельзя. «Сейчас взять и выбросить, – мелькнуло в голове, – неудобно, невесть что подумают, а им, видно, лишь бы посмеяться…»