Сарацинский клинок

Глаза тех, кто постарше. Спокойные. Полные такого холодного яростного презрения ко всему роду человеческому, что Пьетро не выдержал их взгляда.

Глаза других, помоложе. Их две или три. Глаза жаркие и ищущие. Проститутки по призванию, те, которым на роду написано заниматься этим с момента, когда они достигли половой зрелости. Уверенные в себе. Смело разглядывающие Готье. Оценивающе.

Пьетро прошел мимо. Искать следовало среди остальных. Среди новеньких, молоденьких, свеженьких. В их глаза страшно было заглядывать.

Черные провалы, заполненные ужасом. Глядящие по ту сторону смерти и ада.

Они же мертвые, подумал Пьетро. Живые, но уже мертвые.

Что-то в их глазах было еще. Помимо ужаса. Это не все время читалось в них. Пьетро уловил это, когда новенькие случайно взглядывали на собственное тело. Он пытался разгадать, что это. Для него это стало игрой – пытаться понять, чем полны их глаза, когда эти девушки смотрят на себя.

Ненавистью? Но этого следовало ожидать. И кроме того, эта ненависть была необычной – но в чем необычность?

Потом он увидел. Эта ненависть была обращена на них самих.

Они, медленно добирался Пьетро до истины, словно выстраивая в мозгу нечто из массивных глыб гранита, они ощущают себя испачканными до такой степени, о которой я могу только догадываться. На их душах лежит такой слой грязи, что они никогда уже не очистятся… Но – Пресвятая Богородица – почему они ненавидят себя?

Он боролся со своей догадкой. Мужчины – так много мужчин, что их лица стираются в сознании этих жалких существ. Так что мужчины становятся понятием отвлеченным и не могут быть объектом ненависти. Но ненависть живет. Разъедает, гноится. Пока они не начинают обращать ненависть внутрь себя, на свои прекрасные молодые тела, которые стали их проклятием. Пока эта мягкая и нежная плоть, которая делала их предметом вожделения, не оказывается отвратительнее кожи прокаженных…

И на этой неверно направленной ненависти воздвигается безнадежность, мысль, что, если с ними могут совершать такое, если каждую ночь с ними творят такое, чему нет названия ни в одном языке, значит, они за пределами – даже милости Божьей.

На них было тяжко смотреть. Видеть молодых, прелестных женщин, которые ненавидят свое податливое юное тело такой ненавистью, в которую трудно поверить, хотя вот она здесь, и приходится в нее верить, – это действовало на него угнетающе.

Я, подумал Пьетро, уже никогда не смогу смотреть на девушку с тем же ощущением радости, как раньше…

– Ну как, господа? – спросила старуха.

Готье фыркнул.

– Ни одна из них мне не нравится, – заявил он.

– И мне тоже, – поспешно добавил Пьетро.

Старая фурия уставилась на них.

– Может, одну из негритяночек? – предложила она. – Многие мои клиенты считают их необычными и очень забавными…

– О, святые очи Господа нашего! – взорвался Готье. – Уйдем отсюда!

Когда они вышли на улицу, он привалился к стене и замотал головой.

– Пьетро, Пьетро! – застонал он. – Что за мерзкое животное человек!

Пьетро пожал плечами.

– Мы должны осмотреть и другие дома, мой господин, – сказал он. – Много других…

Утром они вернулись в гавань. Там сидел, обхватив руками голову, барон Анри. Они сели рядом. Никто из них не проронил ни слова. Говорить было не о чем.

Они нашли жилье в городе. На следующую ночь они предприняли новую попытку. И на другую ночь. И многие последующие ночи. Они потеряли им счет.

Конец этому положил Пьетро. В одном таком доме он показал на девушку, стоявшую в центре, которая была моложе других и вся тряслась от страха.

– Я возьму вот эту, – объявил он.

Готье уставился на него.

– Она крестьянка, – зашептал ему Пьетро, – и наверняка одна из заблудших детей. Она удивится, что я хочу только поговорить с ней. Это шанс…

– Я подожду тебя, – громко сказал Готье.

В маленькой комнатушке девочка прижалась к стене, глядя на него глазами затравленного зверька. Пьетро вытащил из пояса кошелек.

– Слушай меня, – зашептал он. – Мне от тебя ничего не надо. Только кое-какие сведения. Одну мою знакомую девушку украли и продали в дом вроде этого. Она последовательница Стефана Крестоносца…

– Как и я, – выдавила из себя девочка. – Она твоя любимая?

– Да, – солгал Пьетро. Эта ложь поможет, он знал.

– Как ее зовут? – спросила девочка.

– Антуанетта, Антуанетта Монтроз. Ты помнишь ее? Она очень хорошенькая – с темными волосами, как старый мед, карие глаза…

Глаза у девочки оставались пустыми.

– Нет, господин, – грустно сказала она.

О Боже, подумал Пьетро, опять ничего…

– Не уходи, – попросила девочка. – Если ты быстро уйдешь, они подумают, что я тебе не понравилась, и будут меня бить!

Пьетро присел на край постели.

– Попробуй вспомнить, – попросил он. – Может, ты видела похожую.

Вдруг глаза девочки засветились.

– Я… я не знала вашу Антуанетту, господин, – выговорила она, – но в ту последнюю ночь, когда схватили меня, была большая облава. Многих девушек схватили. Из них только нескольких продали сюда. Остальных повезли в “Черный бык” – это самый большой такой дом в городе, в него ходят многие важные господа…

Пьетро протянул ей кошелек. Девочка в темноте на ощупь пересчитала монеты.