Сарацинский клинок

С маленькой Мартиной, дочерью местного торговца, чьи дела заставляли его часто уезжать из дома, было лучше. Мартина была полненькая, мягкая и теплая, но ей недоставало опустошающей страстности Иветты. Не то чтобы она была холодной. Она – Пьетро подыскивал подходящее слово – просто нежная.

У Иветты, догадывался Пьетро, опережая знания своего времени, это вид заболевания. В моменты страсти ее красивое лицо становилось уродливым. Похоть сжигала ее, и в ней не оставалось места ни для нежности, ни для любви.

Она, с грустью осознавал Пьетро, использует меня так же, как я использую ее. Мы служим друг другу – она тушит во мне пламя, которое поджигает Туанетта, но не может погасить, а я компенсирую ей возраст ее мужа и его бессилие…

– Ты очень молчалив, брат наш, – заметила Симона.

– Знаю, – отозвался Пьетро, – иногда мне бывает трудно думать по-французски.

– А на каком языке ты думаешь? – спросила жена Готье.

– Обычно на арабском, или на сицилийском наречии, или на смешении этих двух языков. Это языки моего детства…

Симона с удивлением воззрилась на него. Но, чувствуя его настроение, не стала дальше вовлекать его в разговор.

То, что он совершает, это грех. Смертный грех. И все-таки этот грех удерживает его от чего-то, что он не вынесет. Он ведь сицилиец, и в нем бурлит горячая кровь Италии. Раньше или позже, если бы не интрижки с Иветтой и нежной бедняжкой Мартиной, его естественные желания заставили бы его попытаться изменить отношения между ним и Туанеттой. Стоит только посмотреть на незажившую боль в ее глазах, чтобы понять, насколько это было бы ужасно.

Лучше уж моральная мерзость этих его грехов…

В конце концов он заметил, что лица рыцарей, сидящих за столом, посерьезнели.

– Да, – говорил Готье, – боюсь, что это означает войну. С тех пор как наш великий король отнял в тысяча двести четвертом году Шато Гийяр у короля Англии, Иоанн, этот жестокий монарх, места себе не находит от ярости…

– Он выжидает давно, – заметил граф Харвент. – Это произошло десять лет назад…

– Раньше он не решался, – ответил Готье. – Но теперь ситуация изменилась. Наш король поддерживает в Германии молодого Фридриха против племянника Иоанна Оттона. Так что теперь Иоанн Безземельный может рассчитывать на поддержку гвельфов. Фридрих держится твердо, – как я слышал, даже становится все сильнее. Но если эта наполовину английская свинья сможет сокрушить главный оплот Фридриха – нашего славного короля Филиппа, – гибелины в Германии разбегутся немедленно. У короля Иоанна есть и другие союзники. Мы отняли у него Анжу и Нормандию, но его агенты там действуют. Графы Фландрии и Булони и так не любят нашего короля, а платные агенты короля Иоанна во Фландрии и Германии тратят деньги, не считая. Герцоги Брабанта присягнули Иоанну. Лимбург, граф Голландский, объявил мобилизацию. А не далее как вчера я получил известие, что граф Солсбери собирает под свои знамена тысячи фламандских наемников. Что же касается Оттона, то он будет в состоянии привести столько саксонцев, что вам легче будет сосчитать песчинки в океане.

Рыцари сидели, поглядывая друг на друга. На лицах у них было написано отчаяние. Какие шансы у Франции против такого количества врагов? Многие ее лучшие воины все еще в Лангедоке сражаются с упрямыми еретиками.

Туанетта перегнулась через стол.

– Если начнется война, мой господин, – прошептала она, – ты тоже должен будешь отправиться на нее?

– Да, – ответил Пьетро и попытался заглянуть ей в глаза. Да-да, думал он, я должен буду отправиться. Может случиться, что я даже буду убит и ты станешь свободной. И хотя он ненавидел сражения и убийство, он вдруг обрадовался этой войне.

Это будет славная война, на которой будут решаться судьбы великих держав. В этой войне будут сражаться достойные рыцари, уважающие правила войны. Пленных можно будет выкупать. За ранеными будут ухаживать. Погибшие будут достойно погребены. Не то что в Лангедоке, где идет разграбление прекрасной и беззащитной страны с такой жестокостью, от которой тошнит и которая не знает жалости…

Однако на лице Антуанетты он не увидел радости. В ее карих глазах была тревога. Она выглядела так же, как любая другая жена, узнавшая, что ее мужу угрожает опасность.

“Благодарю тебя, сын Девы Марии! – возликовал Пьетро. – Если угроза войны заставляет ее смотреть на меня так, то я прошу – пусть грянет война!”

– Нам надо поговорить об этом, – шепнула Антуанетта. – Позднее.

– Хорошо, – отозвался Пьетро.

– Теперь в любой день, – вздохнул Готье, – может прискакать королевский посланец с вызовом. Вы знаете, господа, как я люблю сражаться. Но сейчас, я Должен признаться, я чувствую странное нежелание ехать…

– Совсем не странное, сир Готье, – заметил граф Джефри. – Я тоже должен оставить молодую жену, которая бесконечно дорога мне, хотя я часто думаю, что жениться в моем возрасте на столь молодой женщине было большой глупостью…

Сидевший рядом с Пьетро молодой рыцарь, сир Гарнье, вдруг прикрыл лицо рукой, чтобы скрыть смех.