Сарацинский клинок

– Нет, я не такая, – засмеялась она. – Такие женщины берут деньги. А я нет. Скажи лучше, прекрасный Пьетро, что я щедрая женщина. Прекрасная дама, щедро дарящая себя по доброте сердечной. А у меня, любимый, очень доброе сердце…

– Не надо, – прервал ее Пьетро. – Не называй меня любимым!

– Но ты действительно моя любовь, – прошептала она, подходя к нему ближе. – Моя маленькая смуглая любовь со всем огнем Италии в жилах…

Пьетро отступил на шаг.

– Должно быть название, – сказал он, – для таких женщин, как ты…

– Конечно есть, – отозвалась Иветта. – Их много. И ты все их произносил: “Радость моей жизни. Лунный свет моего наслаждения. Сладкий сокол, раздирающий когтями мою душу”…

– Перестань!

– Ты очень поэтичен, мой Пьетро. Могу я несколько утешить тебя? Вот что я скажу тебе: ты, мой неутомимый, ты, дорогой, лучше их всех!

Он не ответил ей. Не мог.

Иветта подошла еще ближе.

– А теперь, – прошептала она, – давай забудем все эти глупости. Мы здесь вдвоем, и только это имеет значение. То, что я делала с другими в другие ночи, касается только других ночей и других мужчин. Сегодняшняя ночь, Пьетро, наша. Используем ее лучшим образом.

Он задыхался, не в силах вымолвить ни слова.

Она протянула к нему руки. Ее длинные пальцы играли его густыми вьющимися волосами. Ее рот нашел его рот и начал двигаться, мягкий, чуть вывернутый, и кончик языка, горячий, влажный, ищущий, прилипающий в этом мимолетном, дьявольском изощренном действе, проник в его рот, медленно прижимая его плоть к чужой, женской, раскаленной настолько, что не было уже сил сопротивляться.

Кровь барабаном стучала у него в висках.

Он оторвался от нее. Тысячи дьяволов плясали в нем и завывали. Он занес руку за спину.

– Ты хочешь ударить меня? – прошептала Иветта. – Ударь, Пьетро! Ведь этого ты никогда не делал…

Его рука бессильно упала.

Иветта запрокинула голову и расхохоталась. Это был звонкий смех. Проклятый смех. Он вырывался из ее горла как весенний ручеек. Серебряный. Сладкий. Он струился и струился.

– Ты… – задохнулась она, – ты такой смешной, Пьетро! Такой смешной…

Он отвернулся. Ее смех бился у него в ушах. Он почти бежал к своему коню. Но кто-то тронул его за руку, очень легко.

– Подожди, муж мой, – прошептала Антуанетта. Ярость вытекла из него. Он стал холодным. Как лед. Его трясло.

– Госпожа Харвент, – спокойно сказала Антуанетта, – вам лучше вернуться к вашему мужу. Пойдем, Пьетро.

Пьетро пошел за ней. Стыд, который он испытывал, был самым ужасным, самым отвратительным ощущением на свете.

Антуанетта не произнесла ни слова. Всю дорогу домой она молчала. Лицо ее в лунном свете было прелестно и ясно.

Пьетро не мог этого перенести. Ни одна женщина на свете не может видеть такое и не…

Но Антуанетта не была такой, как все женщины на свете. Она была самой собой.

Она могла.

– Спокойной ночи, муж мой, – сказала она и пошла к маленькой комнате, в которой спала последние два года.

– Туанетта! – взмолился Пьетро. – Туанетта, Бога ради…

– Мы поговорим позднее, – сказала она. – После того, как я обдумаю все…

Думать, видимо, ей пришлось долго и тщательно. Ибо на протяжении последующих двух недель июня она разговаривала с ним со спокойной веселостью и только о случайных мелочах жизни. Часто беседовала с Симоной, так как Готье и его молодая жена задержались у них.

Пьетро с трудом сохранял спокойствие. Он сводил Готье в оружейную мастерскую и показал ему новые доспехи, которые заказал специально для себя. Оружейник ужасно сопротивлялся, изготавливая эти доспехи. Глянув на них, Готье согласился с оружейником. Шлем был легким, – слишком легким, по утверждению Готье, хотя с надежной прокладкой изнутри. Кольчуга без рукавов прикрывала только грудь, опускаясь чуть ниже поясницы, оставляя руки и ноги незащищенными. Щит представлял собой маленький круг, прочный, но такой небольшой, что мог прикрыть только часть груди Пьетро.

Оружие для атаки тоже создавалось по этому принципу – на удивление тяжелый маленький топор с таким острым лезвием, что им можно бриться. Пьетро доказал это, сбрив им трехдневную щетину с подбородка. Меч оказался таким коротким, что почти смахивал на кинжал, и очень легким, так что когда Готье взвесил его в руке, то даже не ощутил его веса.

– Это оружие рассчитано на меня, – объяснил Пьетро. – Неужели ты не понимаешь? Одень меня в такие доспехи, какие носишь ты, и я с трудом смогу двигаться. Единственное, чем я обладаю, это быстрота, подвижность. Поверь мне, я заставлю эти игрушки работать…

– Не пройдет и часа в сражении, – застонал Готье, – как тебя разрубят на части!

Пьетро посмотрел в ту сторону, где сидели Антуанетта и Симона. Симона держала на руках маленькую Элеонору.

– Возможно, – прошептал он, – это было бы не так уж плохо, Готье.

На следующее утро прибыл королевский посланец.

Пьетро услышал звук трубы и спустился, чтобы встретить посланца.