Саркофаг

И опять осень, и снова дожди, и "моя борьба" с грязью по дороге в школу. Опять эта героическая дорога! И вот это, самое удивительное и необъяснимое: когда прекращался "сезон дождей" и "дорога борьбы" просыхала, то я напрочь забывал её недавнее поведение с моей ненадёжной обувью! Прощал ей непролазную осеннюю грязь по щиколотку по пути в школу. Бывало, что уровень грязи превышал "допустимый уровень" и такие участи дороги вызывали ненависть и тоску!

Дорога до школы имела три стадии: сухой, приличного слоя, тончайшего "помола", нежной и тёплой пыли: лето!

Летняя пыль почему-то не становилась грязью даже при сильных ливнях, но воздушная пыль с первыми осенними дождями очень быстро превращалась в непролазную грязь. Я не злился на осеннюю грязь потому, что знал: зима "закуёт" её до весны. Да и как можно ненавидеть мою грязную дорогу всего за одну осень!? Грязь только осенью, а в остальное время она прекрасна! Почему бы ей не простить подлости, кои она "не по злобе" учиняла со мной в осенние ненастные дни!?

Сделал открытие и могу сказать, почему на Руси нет хороших дорог: хорошая дорога — она всегда одинакова, в ней нет перемены, она скучна. Постоянна! Неизменна! а без перемен мы хиреем! Нам постоянно нужна борьба, и если таковая не предвидится, то такое бытие нам "горше смерти".

И 46 год прошёл в "борьбе по восстановлению разрушенного войной народного хозяйства страны советов". Всех касалась "борьба с последствиями войны", и только я один ничего об этом не знал потому, что не читал газет. Газеты и репродукторы-тарелки объясняли "советским" людям, куда и зачем им следует двигаться для "их же блага", но я газет не читал.

Как проходил год? Осень одного года плавно и незаметно перетекала в зиму. Зима была тем хороша, что не было за стенами осенней грязи, но грязь заменялась холодом. Приходила весна, за ней — благословенное лето, что пролетало "песней недопетой" — и снова осень! Унылая, грязная осень с единственной радостью, когда было чем истопить плиту. Зима заполнялась учёбой.

Первые учебные зимы были полураздетыми и в плохой обуви, но это было лучшее моё положение, чем в оккупацию. Отделить в памяти одну зиму от другой не могу, но хорошо помню день, когда в бедной школьной библиотеки получил сказки американца Джоэля Харриса. Книжку я "съел", нет, пожалуй, "проглотил" и запомнил настолько, что в лицах рассказывал девочке-ровеснице из другого класса нашей школы. Мы гуляли вечерами в тёмной липовой монастырской аллеи, и я рассказывал "Сказки дядюшки Римуса" в "своей редакции". Врал и сочинял безбожно! Но кто из нас не врёт, когда на него сходит вдохновение? И когда его слушает девочка?

Глава 10. "Вторая экспедиция"

Весна сорок седьмого года была жаркой и сухой. Пыльной. Пыль висела в воздухе и тогда, когда её никто не поднимал. За всё время после схода снега и до "критической точки в земледелии", когда уже никакой дождь не даст ничему уродиться, не выпало ни единого дождя. Самая мудрая часть населения монастыря вначале редко и тихо, но потом всё громче и смелее, заговорила о надвигающейся очередной, неизвестно какой по счёту, голодухе. Вечной и привычной, нашей любимой, укрепляющей и делающей нас сильными, голодухе! Нашей, российской голодухе! Привычной! Непреходящей! Она почитаема и уважаема нами, как и мать родная! Но были, как всегда, и утешительные моменты:

— Нам — не привыкать! Коли в оккупацию не пропали, а свои-то не дадут умереть!

Крамольные мысли-сравнения о засухе 47 года:

"чтобы с нами было, случись засуха при немцах? Почему бы и нет? Почему бы ей не добавиться к прочим оккупационным бедствиям? Заметили бы мы её на "военном фоне"? Нет! Одной бедой больше в военное время, одной меньше — какая нам разница? Бедствия — так бедствия, подай нам полный комплект бедствий с "прологом и эпилогом", мы к ним привычные! Это похоже на работу бронебойного снаряда: у него на носу свинец, и когда головка снаряда касается брони, свинец сваливается со стальной основы снаряда, и сам снаряд вроде уже оказывается в металле… Он уже как бы начал путь в металле.

А тут — победа, радость, впереди — надежды на лучшее, и нате вам, получайте от матушки Природы её неудовольствие: засуха! Как нужно было понимать "Природу — мать"? Дозволили мы кому-нибудь умереть голодной смертью в 47 году — этого не знаю, но думаю, что нет: неурожай 47 года всё же далеко стоял от блокады! По малолетнему положению не мог задать вопрос:

— Чёрт возьми, мы победили, но почему пухнем с голоду!? — должен признаться, что лично я не опухал от голода.

Только сегодня моё родное и любимое телевиденье заговорило о 47-м году, но не о голоде сорок седьмого. Рассказ вела всё та же бессменная умница, коя совсем малое время тому назад задала вопрос о разнице современного жития победителей и побеждённых в прошлой войне. Как не уважать умницу, если она постоянно добавляет интересные вопросы? Да такие, что если на них отвечать честно, то после того, как будет выдан ответ на последний её вопрос о войне — жить уже не стоит, смысл жизни будет утерян.