Саркофаг. Чернобыльский разлом

– Все, что вы знаете о причинах трагедии в Чернобыле и о чем писали до сих пор и вы, и ваши коллеги, и всякого рода господа ученые, – ложь. Бессовестная ложь! – гневно кричал он. – А правды кое-кто боится, так боится, что не останавливается перед преступлением. Да-да, перед преступлением! – чуть ли не по слогам выкрикнул он. – Куда девался человек, который еще в 1986-м пытался сказать правду? Только не говорите, что не знаете. А если не знаете, то грош вам цена. Этот человек бесследно исчез! Когда исчезают банкиры или нечистые на руку олигархи – это понятно, но когда пропадают физики-сейсмологи – это уже черт знает что!

– Какие преступления, какие физики? – воспользовавшись секундной паузой, вклинился я в гневный монолог. – Вы, видимо, не туда попали.

– Туда, – саркастически усмехнулся он и назвал мою фамилию. – Еще в 1986-м читал ваши чернобыльские репортажи и, честное слово, диву давался, почему вы не попытались разобраться в причинах трагедии.

– Так ведь о них никто ничего толком не знал. А если и знал, то помалкивал, – после паузы добавил я. – Одним нельзя было говорить, другим – писать, цензура-то была советская, с ней шутки плохи.

– Не все были такими робкими. Один человек, я его хорошо знал, осмелился сказать правду, и не только коллегам. Он составил докладную записку, с которой прорвался к представителям правительственной комиссии. Те прочли и ужаснулись! Выводы, которые сделал о причинах аварии Михаил Петрович Четаев, а именно так звали этого удивительного человека, настолько не укладывались в сложившуюся схему, что от него отмахнулись. Четаев настаивал! Тогда им занялись «искусствоведы в штатском». Михаила Петровича так запугали, что он вернулся в Нальчик, где жил раньше, и, как говорится, лег на дно.

– А вы говорите, пропал…

– Не перебивайте, – не скрывая досады, повысил голос мой собеседник, – а то положу трубку.

Я хотел было сказать, что это не я ему звоню, а он мне, но он, видимо, почувствовал, что изрядно меня заинтриговал, и продолжал вести беседу в присущем ему стиле:

– Но Четаев был не тем человеком, который смиряется с поражением и дрожит от страха при виде личностей, сидящих под портретом Дзержинского. Короче говоря, он поднял голову и заговорил. Больше того, он известил нас, что решил перебраться поближе к столице и поселиться в Подмосковье. Мы ждали его с нетерпением, ведь Михаил Петрович был сейсмологом от Бога. Ждем до сих пор… хотя прошел уже не один год. Мы точно знаем, что из Нальчика он выехал. Выехать-то выехал, а в Москву не приехал. Где он и что с ним, неизвестно. Это – во-первых, – устало вздохнул человек на другом конце провода. – А во-вторых, Чернобыль может повториться. Я не шучу! Я знаю, о чем говорю.

– Да кто же вы?! И почему обо всем этом рассказываете мне, а не кому-то другому? Если хотели меня заинтриговать, считайте, что это вам удалось.

– На это я и рассчитывал, – добродушно усмехнулся мой собеседник. – А заинтриговал вас кандидат геолого-минералогических наук Игорь Николаевич Яницкий. Если хотите продолжить наш коллоквиум, то жду вас послезавтра на Большой Ордынке в здании когда-то сверхсекретного Всесоюзного института минерального сырья.

Так как встреча предстояла неординарная, я навел справки об Игоре Яницком. Оказалось, что он солидный ученый и авторитетнейший в своих кругах человек. Его статьи и монографии печатаются как у нас, так и за рубежом, кроме того, за ним числится несколько патентов на самые серьезные открытия и изобретения.

До его лаборатории я добрался без проблем, но когда по шаткой лестнице спустился в запущенный полуподвал, когда увидел стоящий на подпорках из книг прадедовский письменный стол, когда какой-то молодой человек пригласил присесть и предложил продавленное, с торчащими пружинами кресло, ей-богу, стало не по себе.

– А где Игорь Николаевич? – стараясь не выдавать своей растерянности, спросил я. – Мы условились на одиннадцать.

– Сейчас будет, – не отрываясь от прибора с тускло мерцающим экраном, бросил молодой человек. – На часах десять пятьдесят восемь.

Ровно в одиннадцать, если так можно выразиться, с последним боем курантов, дверь в полуподвал с треском распахнулась, и в лабораторию влетел невысокий, крепко сложенный мужчина предпенсионного возраста. Как это ни странно, ни внушительные залысины, ни большие роговые очки нисколько его не старили, а рука была сухой и крепкой.

– Я не опоздал? – взглянул он на часы. – Не опоздал. А вы давно с грустью и недоумением разглядываете наш антиквариат?

– Да нет, я не разглядываю, я…

– Ладно-ладно, – решительно сгреб он со стола какие-то бумаги. – Не делайте вид, что эта обстановка вас не удручает. Так мы теперь живем, в таком противоестественном состоянии находится вся наша наука. Я-то хоть отвоевал этот подвал, а у других и этого нет. Поэтому молодежь и драпает от нас на Запад. Последний мой ученик, – кивнул он на молодого человека, – как только защитится, тоже рванет за речку. Что скажешь, Сережа, рванешь или будешь корпеть около этих приборов полувековой давности?

– Рвану, – односложно бросил молодой ученый.