Сарыкамыш. Пуля для императора

— А обработать? А ежедневная перевязка? А укольчики сами себе делать станете? Нет уж, господин сотник, иначе нельзя — только стационар! Иначе заражение, в лучшем случае — ампутация славной конечности! Вы этого хотите?

Сотник взревел — не то от боли, не то от возмущения:

— Старая ты клизма! Ты мне не указ, понял? Делай свое дело и мотай!

— Попрошу мне не тыкать, господин сотник! — не на шутку возмутился Штровман. — Хотите раньше времени в лучший мир — пожалуйста! Сейчас обработаю, чем придется, да оставлю гнить. Ваше право, в конце концов!

— Не горячитесь, Владимир Генрихович! — вмешался в перебранку Листок. — Сотник Оржанский поедет с вами куда вам будет угодно. И это приказ! — прикрикнул он в ответ на вопль казака. — На кой черт мне однорукий помощник? Так что спокойно вяжите его по всем правилам, любезный, и только одна просьба: как покончите, дайте нам пару минут побеседовать с этим героем…

— Как угодно! — сердито отрезал доктор. — Иван, черт бы тебя побрал, тащи спиртус!

* * *

Авилов вернулся, когда санитар Штровмана побежал звать с транспорта карету.

— Хорошо работают, черти, да только пока ничего вразумительного! — мрачно сообщил штабс-капитан, снимая шинель. — А вас, доктор, жандармы просят, для медицинского освидетельствования этого… убитого.

Штровман, ничего не говоря, закурил, дымнул в сторону и, не вынимая изо рта папироску, прошел к вешалке. Накинув шинель поверх халата, повернулся и укоризненно произнес:

— Господину казаку нужен покой, а вы его на табурете держите! Когда доконаете — позовите…

Сказал и, еще раз демонстративно дымнув, вышел.

— Шел бы и ты отсюда! — не приказал, а скорее попросил Листок Яшку, прибиравшего медицинский мусор, оставшийся после перевязки Оржанского.

Ефрейтор молча поднялся и, захватив с собой ведро, также исчез за дверью.

Оставшиеся в комнате некоторое время молчали. Затем Листок прошел за стол, откинулся и молча уставился на укрытого буркой Оржанского. Авилов, подтащив табурет, сел напротив раненого казака и с любопытством оглядел его с ног до головы. Оржанский, все еще мучающийся от боли, проныл:

— Вам-то чего надо, штабс-капитан?

— Так кто в вас стрелял, сотник, как думаете? — вместо ответа мягко спросил Авилов. — Этим человеком может оказаться капитан Волчанов?

— А вы-то кто еще такой?

Виктор Николаевич, по своему обыкновению, с легкой улыбкой представился:

— Начальник контрразведывательного отделения штаба Кавказской отдельной армии штабс-капитан Авилов.

Листок, желая, вероятно, предупредить очередную выходку подчиненного, добавил:

— Наш начальник…

Но сотник от этих слов только взвился:

— А мне плевать, Алексей Николаевич! Не знаю, кто стрелял и по какой надобности. Только пуля не мне предназначалась, а этому дураку из санитаров-ополченцев…

Авилов помолчал, раздумывая над словами сотника, и спросил вновь:

— Значит, его знали раньше, коль вам известно, что он из санитаров?

Оржанский вновь поморщился от занывшей под бинтами раны:

— Уф-ф… Да не знал я его. Раз только и видел возле госпиталя, перебросились любезностями…

— Когда видел? — насторожился Листок. — Уж не вчера ли?

— Ну, вчера… Так ведь все успел!

Листок насупился:

— Виделся все-таки?

— Говорю же, нет! М-м-м… Господи, замучили вы меня… Не было ее в госпитале. Этот самый солдатик искал, да не нашел, сказал, ушла после дежурства, черт бы его побрал!

— Оттого он тебя и нашел, что ты назвал себя?

— Да… а… А как бы мне было передать, кто ее ждет?

Авилов, с удивлением посматривавший то на одного, то на другого, не выдержал:

— Господа офицеры, не могли бы вы пояснить, о ком идет речь?

— После, Виктор Николаевич! — отмахнулся Листок. — Ну и как же он тебя нашел?

— Бог его знает, как! Сегодня утром позвонил неожиданно в "контору", сказал, что встречались вчера — видно, чтоб я его вспомнил, — и что у него разговор по моей части… М-м… черт! Росляков свидетель — он меня к аппарату позвал! Я и назначил встречу на улице — не вести же его сюда…

— Он, что же, знал, что вы из контрразведывательного пункта? — недовольно спросил Авилов.

— Бросьте, господин штабс-капитан! Кто в Сарыкамыше не знает, что у нас за "контора"? Это мы только думаем, что секретнее всех секретов. Только, похоже, дело действительно серьезное было, поскольку голос его дрожал точно от страха… Дьявол, рука ноет, спасу нет!

— Ну, допустим… — не обращая внимания на стенания сотника, протянул контрразведчик. — А дело-то какое было?

Ответить Оржанский не успел — за дверью послышалась возня, тревожный топот сапог, громкий говор незнакомых голосов… Внезапно в дверь просунулась голова — на этот раз Рослякова:

— Алексей Николаевич, что с Башхияном делать, сапожником? Гаро, похоже, ни при чем — он же глухой! Оттого и шел, ничего не подозревая…

— А кто там орет?

— Это жандармы во все концы звонят — в моей комнате!

— При задержанном?

— Никак нет, сапожник у Оржанского сидит. Да и глух он! Как глухарь на току — только в ухо и кричать!

— Гони его ко всем чертям, да дверь закрой! И жандармы пусть при закрытых дверях орут!

— Понял!

Дверь захлопнулась, и Листок, обернувшись к Авилову, извинился за подчиненного: