Сарыкамыш. Пуля для императора

"А вот, похоже, и сама Наталья Ивановна Берт!" — с неприязнью подумал Листок и в ответ на легкий поклон девицы небрежно кивнул; но тут же остановился — из-под белого апостольника на него глянули удивительно ясные, несколько смущенные голубые глаза ангела… И когда неслышно, точно не касаясь пола, девушка проплыла мимо, он изумленно, позабыв о приличии, невольно проводил взглядом стянутую пояском удаляющуюся девичью фигуру.

Отчего-то тоскливо заныло под ложечкой — кто это? Боже! Сама Елена Троянская! Чертов сотник… Ведь и вправду — за один только взгляд продашь душу!

И с какой-то растерянной улыбкой он перевел взгляд на метавшегося меж двумя офицерами Хохлова.

— Разрешите пройти, Вашсокбродь? — с мольбой в голосе проныл тот, испуганно косясь на кулак поручика.

— Иди, братец, иди…

Поручик же, чтобы не потревожить слух женщины, склонился над дневальным и сквозь зубы процедил в ухо "братцу":

— До моего прихода — ни шагу, скотина!

14. 26 ноября 1914 г. Волчанов

Мертвецкая, скрытая частоколом могучих сосен, действительно находилась в двухстах метрах от здания госпиталя. К ней вела протоптанная в снегу тропинка, искрившаяся бледно-розовыми переливами от пробивающегося сквозь лес вечернего солнца.

Солнце светило в глаза, и шедший за поручиком Листок не сразу разглядел за деревьями заваленную снегом бревенчатую избу. Она открылась, когда пересекли границу леса; предстала — даром что мертвецкая! — точно жилище какого-нибудь сказочного чародея — продолговатая, утопающая в сугробах, с одиноким дымком из трубы, едва выступающей из-под толщи снега, придавившего крышу почти к самой земле. И тишина — космическая, морозная, звенящая…

Идиллия была испорчена, когда они подошли ближе — перед крыльцом высилась стопка нагроможденных друг на друга шести грубо сбитых гробов, еще не запорошенных снегом, а значит, выставленных недавно. Поручик брезгливо обошел этот скорбный пьедестал и торопливо поднялся по ступеням на высокое крыльцо. Потопал сапогами, сбивая снег, и, искоса глянув на ротмистра, будто желая угадать, не передумал ли жандарм входить в это печальное заведение, решительно рванул ручку двери.

Листок не передумал; поднялся следом и, помедлив, переступил порог.

Внутри было мрачно и промозгло. Открылся длинный узкий и явно нетопленный коридор во всю длину избы; слева четыре заледенелых оконца, выходящих на лес, справа по коридору — двери: две ближе к выходу, две других — где-то посередине. И тоже тишина; только другая зловещая, скорбная…

— Кто здесь есть? — нервно прокричал в коридор Ивлев, которому, похоже, было не по себе и от этой траурной тишины, и от веющего со стен мертвецкого холода, и от отсутствия какого-либо намека на живую душу.

На крик вторая от входа дверь со скрипом приоткрылась, затем распахнулась, и в коридор, пошатываясь, выплыл огромного роста тридцати летний детина в расстегнутой гимнастерке и без ремня. Почему-то первыми бросились в глаза мясистое, пунцовое лицо, какое бывает у мужиков после лютой бани, и шифровка на мятых погонах: "597 ДГО"…

Он вышел и как-то наивно тупо уставился на неизвестно откуда свалившихся господ офицеров. Ивлев даже задохнулся:

— Как стоишь, образина! Почему не по форме!

Он, было, подскочил, размахнулся, но, вдруг встретившись с уныло-удивленным взглядом ополченца, глядевшего на него, словно на досадливого комара, не ударил, а только пригрозил снизу кулаком:

— Под арест захотел, мерзавец? Не знаешь, как приветствуют старших по чину?

Детина толстыми, негнущимися пальцами застегнул молча пуговицы косоворотки и, сильно качнувшись, передвинулся, словно гора, на шаг ближе к ротмистру; постоял, крутанул головой и вдруг заплетающимся языком промычал:

— Господин ротмистр… Ваше Высоко… благородие, санитар, рядовой ополчения… Хмель…нов…

— Оно и видно, что Хмельнов! — взвизгнул дежурный поручик. — Сволочь! Ты же, как свинья, пьян! Сейчас же рапортом доложу!

Ситуация показалась Листку реально комичной — они оба напоминали "Слона" и "Моську".

— Погодите, поручик! — остановил он разгорячившегося от бессилия офицера и, давя улыбку, взглянул на санитара. — С чего же ты, шельма, напился вдруг? Война идет, твои братья-солдаты кровь проливают на поле брани, а ты здесь, в тылу, напиваешься в стельку…

Детина виновато шлепнул веками:

— Простите, Вашсокбродь… Есть маленько… Горе у меня — старшего товарища поминаю, невинно убиенного…

Он неопределенно махнул ручищей в сторону дальнего угла коридора.

— Там нынче лежит, в покойницкой…

— И что ж стряслось с ним? — в одно мгновение став серьезным, спросил Листок.

— Так убили его, гады… прямо на Торговой, говорят… Уж не по его ли вы душу? Тогда… может, в сторожку войдете, господин… ротмистр? Там у меня топлено.

Листок нарочито дыхнул в сторону паром.

— Пожалуй, что и войдем. Разговор долгий, а здесь и окочуриться не трудно.

Поручик кашлянул и со слабой надеждой в голосе попросил:

— Тогда я пойду?

Листок про себя ухмыльнулся.

— Что ж, спасибо за помощь! С этой канальей, полагаю, вы еще успеете наговориться…