Саша, Володя, Борис...

Я нисколько не сомневался: если он туда полетит, его немедленно арестуют. Повестка в прокуратуру была выписана десятью днями раньше. Точно такую же в тот же день получил и Гусинский, в качестве свидетеля по “делу о займе НТВ”, который он будто бы получил у “Газпрома” мошенническим путем. За несколько дней до этого Путин сообщил в интервью французской газете “Фигаро”, что для двух телевизионных олигархов у него “припасена дубина: один раз, но по голове!” Разумный Гусь объявил, что повестку он игнорирует и остается в Испании. Но Борис, в явном помутнении сознания, собрался в Москву. В аэропорту уже ждал самолет. Я буквально вытащил его из машины.

— Боря, ты в своем уме? Ведь Путин обещал посадить тебя в тюрьму, если не отдашь ОРТ! Ты отдал? Не отдал. Так зачем же ты туда едешь? Тебе не нужно ничего доказывать!

— Он не посмеет. Это будет слишком очевидно. Если я не поеду, это будет выглядеть признанием вины.

Впервые за время нашего знакомства в словах Бориса я не находил логики. Ведь Саша только что едва убежал оттуда, спасая жизнь.

— Боря, не ты ли убеждал Марину, что они убьют Сашу.

— С Сашей другое дело. Для Путина он предатель, он работал в Конторе.

— Для Путина ты хуже предателя, ты его бывший “брат”. Он вошел в режим терминатора, у него глаза горят недобрым блеском, когда он слышит твое имя. Но он твое детище, и у тебя по-прежнему сохранилась к нему привязанность. Если ты ее не разорвешь, то погибнешь. Лена, скажи ему, пожалуйста! — я повернулся к его жене, стоявшей с беспомощным видом на ступеньках шато. — Если он туда поедет, тебе придется провести остаток дней в Тобольске. Будешь посещать его раз месяц, в темнице.

— Не хочу в Тобольск, — замотала головой Лена.

Я позвонил в Бостон Елене Боннер, вдове Андрея Сахарова, чтобы она сказала свое веское слово. У нее тоже не было сомнений, что Борис назад не вернется.

— Когда такой выбор возникал у людей в прошлом, Андрей Дмитриевич всегда говорил, что эмиграция предпочтительнее тюрьмы, — сказала Елена Боннер.

Наконец мы его уломали. Он продиктовал заявление: “Меня вынуждают выбрать — стать политзаключенным или политэмигрантом. И я принял решение не возвращаться в Россию… Так называемое дело “Аэрофлота” было выдумано Примаковым, а теперь его реанимировал Путин, недовольный моей позицией… Он угрожает мне “дубиной” за то, что ОРТ сказало правду о трагедии подлодки «Курск”.

Перечитывая это заявление, нельзя не отметить, что в нем впервые систематически перечислены прегрешения Путина, которые стали общепризнанными лишь к концу его второго президентского срока. Историки могут спокойно цитировать этот список целиком в своих диссертациях; тут нечего ни добавить, ни убавить: “Президент ведет бесперспективную этническую войну в Чечне. Разогнав Совет Федерации, он нарушил Конституцию России. Разрушив независимость местного самоуправления, он уничтожил важнейший элемент народовластия. Президент пытается поставить под свой контроль основные средства массовой информации с целью установить режим личной власти. И наконец, он отдает страну на откуп спецслужбам и чиновникам, которые душат свободу и инициативу, необходимые для подъема России”.

В заключение новоиспеченный олигарх-диссидент с сожалением признал свою роль в создании того, что в первый раз окрестил емким словом “режим”: “Я часто и жестоко ошибался в людях… Я ошибся, когда посчитал, что Путин достаточно дальновиден и силен, чтобы понимать необходимость существования в стране оппозиции… Я уверен что если Путин будет продолжать свою губительную для страны политику, его режим не просуществует до конца первого конституционного срока”. Но тут Борис, увы, ошибся.

НА СЛЕДУЮЩИЙ ДЕНЬ Борис впал в уныние, и то был редкий случай меланхолии, нехарактерный для этой маниакальной личности. Я думал, что “ломка” вызвана новым для него положением изгнанника, в котором я сам благополучно пребывал уже четверть века. Но, как я узнал потом, причина была вполне конкретная, ибо в Москве у него оставался заложник — Николай Глушков, верный управляющий “Аэрофлота”, фигурант того же дела, по которому Борис отказался явиться на допрос. До этого момента Глушков отказывался уезжать из России, утверждая, что ни в чем не виноват и ждет-не дождется возможности защитить свое доброе имя в суде. Теперь его положение сильно осложнилось. Невозвращение Бориса поставило его под угрозу ареста.

ТЕМ ВРЕМЕНЕМ В КАБИНЕТАХ Кремля и студиях Останкино полным ходом разворачивалась битва за ОРТ. По уставу компании, все важнейшие решения, в том числе назначения и увольнения руководства, должны были приниматься большинством в три четверти голосов в совете директоров. На момент катастрофы “Курска” текущую деятельность компании контролировали три человека: генеральный продюсер Константин Эрнст, руководитель информационного блока Сергей Доренко и финансовый директор Бадри Патаркацишвили. Все трое представляли в Совете директоров Бориса. Чтобы получить контроль, Кремлю необходимо было перетянуть на свою сторону хотя бы одного из них.