Саша, Володя, Борис...

— Я понимаю, зачем это нужно твоему другу, — в разговорах со мной Джордж никогда не называл Бориса по имени. — Литвиненко — пробный шар. Твой друг сам скоро будет просить убежища, и ему нужно создать прецедент. Но зачем это нужно было тебе, не могу понять!

Спорить с Джорджем о Березовском было бессмысленно.

— Честно говоря, я не ожидал, что все так обернется, — сказал я. — Но в той ситуации я не мог действовать иначе. Сожалею о принесенных неудобствах.

— Вот, вот, — оживился Джордж. — Непредвиденные последствия! Я от тебя этого не ожидал. Я тебя много раз предупреждал, что не стоит связываться с этим… твоим другом. А теперь ты связался с ним публично, и это значит, что ты более не можешь быть связан со мной. К тому же теперь ты будешь в России persona non grata. Что ты собираешься делать?

— Думаю вернуться в свою лабораторию.

— Ну вот и отлично. Для меня во всем этом есть скрытый плюс. Я как раз ищу способ сократить наше присутствие в России. А ты даешь мне прекрасный повод выйти из проекта.

Парадоксально, — подумал я, — Сорос уходит из России и ругает Березовского, а тот, в свою очередь, покидая Россию, ругает Сороса. И ни тому, ни другому невдомек, что в глазах русских между ними нет абсолютно никакой разницы. Россия одновременно отвергла обоих в общем-то по одним и тем же причинам: оба богаты, оба евреи, оба независимые личности, уверенные в своей миссии по переустройству мира. Для Путина — угрюмого персонажа, не мыслящего себя вне стаи, оба они — угроза и вызов…

Я вышел из небоскреба и смешался с толпой, думая о том, что и я сейчас стою перед выбором: не покончить ли с российским проектом, превратившись в одного из этих беззаботных людей, выстроившихся в очередь за билетами на концерт в Карнеги-холле. Я сказал Джорджу, что собираюсь вернуться в науку, но у меня был и другой вариант: Борис предлагал организовать благотворительный фонд, который продолжил бы в России дело Сороса, то есть финансировал демократическое сопротивление авторитарному режиму.

Выбрать было непросто. В свои пятьдесят четыре года я имел неплохую репутацию в научном сообществе Америки, стабильное финансирование и мог продолжать спокойно работать еще лет десять — до профессорской пенсии. Но нью-йоркская лаборатория уже начала сдавать позиции из-за моего частого отсутствия. Если я по-прежнему буду тратить столько времени на Россию, науку придется бросить. С другой стороны, всех открытий ведь не сделаешь, а предложение Бориса вновь, как сказал Сорос, “занять место в партере” российского спектакля как раз тогда, когда драма приближается к кульминации, было слишком заманчивым, чтобы от него отмахнуться.

Была еще одна проблема: репутация Березовского. Я достаточно хорошо знал всю историю изнутри, чтобы не принимать всерьез наиболее тяжкие обвинения в его адрес. Борис был авантюристом, но не злодеем, и мне он нравился. Однако факт оставался фактом: справедливо или нет, в глазах публики Борис олицетворял мрачную сторону российского капитализма. И все же, со всеми своими ошибками и прегрешениями, он был единственным из персонажей этой драмы, кто встал на пути отрицательного героя, и при этом еще обладал существенными ресурсами, чтобы нанести реальный урон противнику. То, что он выбрал этот путь вопреки своим непосредственным интересам, делало ему честь. К тому же, если самому придется принимать участие в развитии сюжета, то выбрать можно только одну из двух сторон — Бориса или Путина, и выбор был для меня очевиден. В конце концов я позвонил ему во Францию.

— В общем, Боря, если ты серьезно насчет нового фонда, то я согласен.

— Окэй, садись в самолет и прилетай; будем обсуждать детали.

Я приземлился в Ницце 12 ноября 2000 года, через 12 дней после того как привез Сашу в Лондон. В аэропорту меня ждал “Лэндровер” с шофером, чтобы отвезти в Шато-де-ля-Гаруп, виллу Бориса в итальянском стиле, расположенную на самой высокой точке мыса д'Антиб с потрясающим видом на море. Хотя она была куплена более трех лет назад, времени на ремонт так и не нашлось. Большая часть обстановки сохранилась от прежнего владельца, придавая двухэтажному дому начала прошлого века исключительно эдвардианскую атмосферу.

Мой новый проект, получивший название “Фонд гражданских свобод”, был рожден за ужином при свечах, отражавшихся в темных старинных зеркалах, в зале, увешанном старорежимными портретами каких-то англичан. В течение ближайших пяти лет Борис обещал выделить на российскую демократию двадцать пять миллионов долларов. А на следующее утро за завтраком с его женой Леной Борис ошарашил нас сообщением: ему нужно “на несколько часов” слетать в Москву, чтобы явиться в прокуратуру в качестве свидетеля по недавно возобновленному делу “Аэрофлота”.