Сашенька

Катенька не могла сдержать улыбки. Теперь она точно знала, что Сашенька по-настоящему любила Беню Гольдена. Разве в этом явном поклепе на него было меньше нежности, чем в ином страстном признании?

«Сатинов: Товарищи судьи, меня переполняет отвращение от поистине змеиного коварства и развращенности этой женщины, этой «черной вдовы». Мы готовы совещаться по поводу вынесения приговора?»

Катенька с трудом сдерживала слезы, читая этот трагикомический пассаж. Неужели Сатинов говорил всерьез? Верила ли в это сама Сашенька? Она, должно быть, смотрела на старого друга, посылая ему мысленно один вопрос — вопрос матери: «Устроены ли дети? В безопасности ли они? Или ты нас предал?»

Катенька прикурила сигарету и продолжала читать.

«Обвиняемая: Я хочу заявить суду, что очень сожалею о содеянном и испытываю огромное чувство стыда за свои поступки, что в будущем… Потомки запомнят меня мерзавкой».

Потомки? Это сигнал Сатинову?

«Ульрих: Хорошо, товарищи судьи. Готовы? Хотите что- нибудь добавить?

Член суда Ланская: Какая бездна подлости! Добавить к этому нечего.

Ульрих: Товарищ Сатинов?

Сатинов: Обвиняемая Цейтлина- Палицына призналась в ужасающих преступлениях: она всю жизнь носила маску и притворялась. Прошу у суда прощения за свои слова, но благодаря бдительности органов НКВД мы, советские люди, можем сегодня радоваться тому, что великий и всеми горячо любимый отец народов товарищ Сталин жив и здоров, что его верные соратники товарищи Молотов, Ворошилов, Микоян, Андреев и другие члены Политбюро ограждены от гнусных происков троцкистских предателей и шпионов, они больше могут не опасаться этой гадины.

Они в безопасности, в полной безопасности. Существует лишь одно возможное наказание — как мы всегда поступаем с бешеными собаками… Спасибо, товарищ Ульрих».

Катенька едва дышала. Она еще и еще раз перечитывала эти строки: это явно был знак. Сатинов дважды повторяет «в безопасности» — один раз о Снегурочке, второй о Карло. Значит, Сатинов не предавал Сашеньку! Он на самом деле сказал: «Дорогой друг, путь душа твоя будет спокойна, дети в безопасности! Повторяю, дети в безопасности!»

Какое облегчение испытала Сашенька! Однако приговора в деле не было: она выжила или нет? Опять эта проклятая отписка: «Документы направлены в ЦК ВКП(б)». Над Москвой занималась утренняя заря, когда Катенька бессильно уронила голову на лежащие перед ней бумаги.

«Ульрих: Спасибо, товарищ Сатинов!

Суд удаляется на совещание».

20

Утреннее солнце, взошедшее на белесо-голубом небосводе, заливало своими лучами памятник Маяковскому на Тверской, мимо которого проходила Катенька, миновав с одной стороны князя Юрия Долгорукого, а с другой — Пушкина. Ее рано разбудил телефонный звонок Максима, потом она снова легла, очень болела затекшая шея. И сейчас шею и все тело продолжало ломить, как будто ее всю ночь избивали, взбодрил лишь двойной эспрессо в кафе на Тверской: хороший кофе — одно из преимуществ демократии, подумалось Катеньке.

С громоздкой сумкой в руках она миновала станцию метро «Маяковская», повернула налево под одну из тех красных гранитных арок, которые придают Москве мрачное, неприветливое великолепие. Улочка, на которую она вышла, казалась тупиком. Но, когда идти было вроде уже некуда, улочка сделала крутой поворот, потом еще, превратившись в совсем узенькую тропинку. Катеньку приводила в восторг эта извилистая улочка в самом сердце расчерченной на правильные квадраты гигантской Москвы. Повернув еще раз, она уперлась в желтую стену с белым верхом и черные стальные ворота, которые стояли открытыми. Внутри виднелась лестница.

Мотоцикл Максима был припаркован у мемориальной доски с барельефом Ленина.

— Выглядишь усталой — плохо спала? Ты принесла то, что я говорил? — спросил Максим.