Сашка

С утра сыпал снег, но в полдень сверкнуло солнце, и снег быстро растаял, образовывая лужи; сразу потемнели дороги, крыши изб. Однако к вечеру вновь закружились белые хлопья.

– Ишь, закрутило! – высказалась Василиса, зайдя к Рязанцевым и стряхивая с плеч снежок. – Сват, здорово!

– Здорово… – буркнул Семён, не настроенный болтать.

– Сват, подлечили тебя, аль наоборот? – опохмелившись, Василиса молчать не собиралась.

– Подлечили, – бросил Семён.

– Хорошо, что на операцию не лёг… – баба придвинулась к нему. – Помнишь Силантьича? Зарезали ведь в больнице.

– Чего зря языком молоть! – психанул Рязанцев. – Ему восемьдесят было, никакая медицина таких не спасает.

Донёсся хохот малышей; Вовка пихал с постели Сашку, тот падал на пол, и оба громко смеялись. Вдруг меньший заревел. Вовка прикрылся одеялом. Василиса поспешила в комнату и склонилась над младшим внуком, чтоб пожалеть, но тот, умолкнув, обежал старуху и уткнулся деду в колени.

– Чего бегаешь от бабки, отшельник? – дед погладил малыша по голове.

– Она пьяная, – всхлипнул Сашка.

– Гляди-ка, – возмутился Семён, – гнида, а судит.

– Не гнида… – промямлил малыш.

– Ладно, не гнида, – усмехнулся дед. – Вова! – крикнул, – где бумага, что почтальонка принесла?

Вовка зашлёпал босоного по полу и принёс конверт. Василиса, подержав его, вынула листок с печатными буквами.

– Похоже, бумага важная, но не вижу, что в ней, без очков.

– Агафьевны надень, – предложил Семён.

– Не по глазам, сват, истинный бог, не вижу, – отложив очки, сказала Василиса.

– Дай мне! – протянул руку Семён. – Когда-то читал…

– Прочитай как-нибудь, – заёрзала нетерпеливо Василиса.

– Пы-хы, – начал дед читать, – ры. – Лист задрожал в руке его. – Что за буква, убей, не помню, забыл всё.

–Вроде буква кы.

– Так-так, – потеребил бородёнку, Семён, – кы, говоришь? Получается пы-хы-ры-кы… Не пойму.

– Когда вырасту, – встрял Вовка, – пойду в школу и все бумажки перечитаю.

– Это нескоро, – отрезал Семён. – Пошёл к чёрту, читальщик!

– Сходим к Кузнечихе? – дочь её прочитает, – предложила Василиса.

– Нечего по холоду шастать, – буркнул Семён, и сунув конверт под клеёнку.

– А бумага-то, похоже, важная.

– Может, права…– согласился Семён, подумав. – Пойдём…. Вовка, принеси! – крикнул.

– Чего принести?

– Иду к Кузнецовым, а ты не знаешь, что принести?

Вовка метнулся к печи и принёс Семёну маленькие валенки с калошами. Тот, кряхтя, сунул ноги в них.

У дома Кузнецовых с крыльца сметала снег девочка лет тринадцати в старом пальто и кирзовых сапогах.

– Вы к-к нам? – заикаясь, спросила.

– Галя, прочти нам бумажку, – попросила Василиса.

– Прочту, п-роходите в избу.

Все вошли в кухню.

– Где мамаша? – поинтересовалась Василиса.

– На р-работе: хлеб д-дают на карточки; в магазине не дают, – объяснила, запинаясь, Галя.

– На карточки? Без денег, что ли? – спросил Семён.

– За д-деньги и на к-карточки.

Отворилась дверь, вошла, смахивая с платка снег, Агафья Кирилловна.

– Правильно сказали, что к соседке ушёл; чего малых побросал? – напустилась она на Семёна.

– Погоди, Агафья, собрались мы тут читать бумагу, – сказала Василиса и протянула лист девочке. – Читай же.

«П-похоронная, – начала читать, заикаясь, Галя. – Ерёмин Виктор Ефимович, одна тысяча д-девятьсот девятнадцатого года р-рождения, тринадцатого сентября одна тысяча д-девятьсот сорок второго года на станции Юрга скончался после наезда поезда. Горвоенкомат. Город Юрга»

Все замолчали, ошарашенные. Первой открыла рот Василиса:

– Нет Вити… – голос как будто из могилы.

– Отмучился, – плача, проговорила Агафья Кирилловна. – Не вынесла, видать, душа, руки на себя наложил, сиротами ребятки остались, куда я с ними…– Последнее проговорила, причитая.

– Государство поможет, – буркнула Василиса.

Понуро расходились родственники по домам. «Бессердечная, – подумала Агафья Кирилловна. – Потеряла сына, а слезинки не проронила».

Время шло, но ощущенье беды не покидало обе семьи. Агафья Кирилловна склонялась к внучку младшему и гладила ему голову с жёсткими волосами. Анна плакала, ложась спать. На работу шла с опухшими глазами. Подруга Неля сказала, что так и ослепнуть можно. Анна обещала ей не плакать, но лишь увидит племянников, не понимающих, какой утратой их судьба наделила, так забывала про обещание. И надломилась её некрепкая ещё душа: недавно активная комсомолка, она стала тихоней. Ефим с Василисой горе топили в пьянстве.

19

Зимы в Сибири холодные. То мороз, то метель. А детям стужа нипочём! Играют себе на улице, в старой одежде, голодные, весело орут и хохочут. Можно подумать, что они смеются над суровой зимой и своим голодным детством. А взрослым, стоило смех их услышать, сразу легче становилось, потому что появлялось понимание: нужно вынести невзгоды, есть ради кого!

По улице двигалась колонна пленных немцев. Анна и мать, надев платки, вышли за дверь. Немцы выглядели смешно – закутанные в тряпки, хлопали себя руками, пытаясь согреться. Один немец голову закутал в рваный китель, а когда проходил мимо дома Рязанцевых, то вытащил из карманчика зажигалку; покрутил ей над головой и закричал: «картошьку! картошьку!».