Сашка

– Хорошо… У меня болеет мама, и я с ней пробыла долго в больнице, – соврала она, не моргнув глазом. – И как же мальчик мой выглядит? Опишите.

– Он вас боится, – сотрудник взглянул с презрением на Ксению. – Когда он вспоминал вас, на него невозможно было смотреть. Вот и всё, что я могу сказать. Извините, нам в разные стороны. – Они вышли из здания.

17

Ксения закурила. «Как же легко стало, с плеч будто гора свалилась» – вздохнула она. Продолжая путь, подумала о том, что зря отказалась ехать на годичные курсы повышения квалификации. Хотя не поздно ещё согласиться. А с кем квартира? Надо мать и Вовку вернуть домой. Размышляя, она двигалась, утратив ориентир. Очнулась от стука трамвая у кинотеатра «Октябрь». В руках её пальто сына. Захотелось избавиться от него: «Не могу осязать мерзавца, хоть и осчастливил побегом… Надолго ли?»

С афиши, что была над главным входом в кинотеатр, смотрели выразительные глаза женщины. Она как будто отталкивалась тонкими руками от невидимого, паря над заглавием фильма и словно всматриваясь в лицо Ксении.

Ксения решила посмотреть фильм. Вступив в зрительный зал, она смутилась: ей показалось, что все смотрят на неё, элегантную женщину с поношенным пальто в руке. «Проклятый, гадёныш…» – заскрежетала она зубами.

Но вот фильм начался. Она рассеяно смотрела на экран, но, когда сосредоточилась, её заинтересовал сюжет: мать потеряла сына. Очень тяжело складывалась судьба женщины. Не обошли её пороки. Ксения чувствовала растущую напряжённость в зале, слышала шёпот. Но вот на экране мелькнула нескладная фигурка маленького человечка в чёрной одежде. Он стал часто мелькать в сложных ситуациях, в которые попадала женщина; и зрителей зала поразило его благородство. Он жертвовал собой ради грешницы, которую полюбил, желая её спасти. И спас, и вернул ей сына. Зал погрузился в тишину. Казалось, зрители не дышали. А человечек как будто обрёл невидимо большие размеры. Самоотверженность и готовность отдать капитал и жизнь ради любимой женщины заставила людей в зале глотать комки в горле. Мать встретила сына! В зале, было хорошо слышно, плакали. Невольно попав под влияние зрителей, их восприятия, Ксения тоже пролила слёзы. И её душа вдруг посветлела, как будто что-то тёмное вытекло из неё вместе со слёзами. Но ей стало плохо: кончики пальцев омертвели, сердце кольнули иголки. Захотелось выскочить из зала. Она стала массировать пальцы, подбородок. А маленький человечек, словно желая довести всех зрителей до инфаркта, принёс последнюю жертву – жизнь ради спасения падшей женщины.

Ксения неожиданно подумала: «Почему я жестока к детям? Ведь и сама я во многом виновата, что они отдалились от меня».

Фильм закончился. Смахнув пальцами слезинки со щёк, Ксения пошла к выходу. На лице её застыла странная улыбка. О, это была не улыбка, а хохот. «Дура, какая я дура! В кинотеатр давно не ходила, вот и развесила уши…».

Она шла по улице, не зная, куда, втаптывая в грязь нахлынувшее в зале чувство собственной неправоты. «Жизнь – это не кино. Идти приходится по трясине, где вряд ли подадут руку, наоборот, ещё помогут захлебнуться». Её обогнали две подруги. Молодая девушка, с переваливающейся мужской походкой, хриплым голосом делилась впечатлением: «Щёрте щё кино. Я про войну люблю». «Ага, и этой не понравилось. Правильно – выдумка, в жизни всё проще», окончательно освободившись от недавнего состояния, подумала Ксения. И тогда поняла, куда идёт. Конечно, к Леонтию. Нужно вернуть мать и Вовку. Вернуть их будет легко: Вовка не посмеет ослушаться, а бабка от внука не отстанет.

Ксения долго стучала в дверь. Наконец нетрезвый женский голос спросил, кто тарабанит и, получив ответ, усложнил вопрос: как звать детей и их бабушку.

– Да открывай, кого ты боишься, тётя Тоня! – не вытерпела Ксения.

Дверь открылась, в лицо Ксении ударил насыщенный гарью керосиновой воздух.

– Чего, бабуля, долго не открывала? – выдавила из себя Ксения.

Антонида Ивановна поджала бескровные тонкие губы и, покачиваясь, отпарировала:

– Никому бабулей я не была, и внуков у меня нет, и вообще пускать тебя не надо было, шалаву… Тоже мне цаца: детей раскидала, мать пустила по миру.

Куда девалась прежняя приветливость Антониды Ивановны. Ксения, не отвечая, зашла в комнату, где сидел у окна дед, а Вовка читал книгу.

– Идол, чего расселся? – напустилась на сына Ксения. – Быстренько домой!

Вовка вздрогнул, но глаз от книги не оторвал, лишь сказал:

– Без бабы не пойду.

– А где она? – заводясь всё более, крикнула Ксения.

– Хошь бы поздоровалась, лайка, – встрял Леонтий. – Нечего делать им у тебя! – Он поднялся, выпрямился. – Твоя мать просит милостыню, чтобы взять билеты к Василию. Ещё и кусков хлебных натаскала. Ох, и дрянь ты, тебе мать – не мать, сын – не сын.

Ксения на мгновенье растерялась, но, взяв себя в руки, спросила:

– И где она занимается этим?

– Так на вокзале.

Даже для неё, потерявшей доброту и сочувствие к родне женщине, известие о том, что мать побирается, стало шоком. Она обмякла и сказала:

– Вовочка, пойдём искать её.