Сашка. Мой. Герой

То, что Сашка хорошо перенёс переезд, её сильно расслабило. Её, конечно, предупреждали, что у него может случиться откат. Но почему-то ей казалось, что если он не случился сразу, то всё норм. И единственной неприятностью на её взгляд стал звонок из поликлиники про повышенное значение показателей муковисцидоза в неонатальном скрининге. Врач ЩПЦ успокоила, что такое бывает у тяжёлых деток и пока нечего переживать по этому поводу. И она отложила переживания по этому поводу. Тем более, появился более серьёзный повод для переживаний.

Случился жёсткий откат. Отрицательная динамика, если по-умному. Показатели рухнули. Перестали сходить отёки. На сына было страшно смотреть. А стало просто невыносимо. Потому что от отёков он казался таким надутым, что казалось будто он в любой момент может лопнуть. Как на животе у него не лопалась кожа — непонятно. К тому же Сашку перевели на высокочастотную ИВЛ. Это когда ребёнок постоянно вибрирует. Питание сцеженным грудным молоком ему отменили.

Она очень старалась держаться. Не реветь получалось не очень. Смотреть на мужа, который увидел своими глазами этот откат и теперь напоминал скорее свою тень, не получалось совсем.

19.09.2022

У неё в мессенджерах телефона, как и у многих, бесконечное количество чатов, каналов, бесед. Но есть один, который не похож ни на какие остальные. Он находится прямо сверху, в закреплённых, рядом с семейным чатом. Создавался он как канал единомышленников, увлечённых текстами, словами, буквами. Но постепенно стал чем-то большим, чатом с очень близкими людьми, хотя некоторых она даже не видела вживую. Этот канал стал глотком свежего воздуха, какая бы духота не окружала. Стал неким каналом силы, ведь слова могут исцелять. И тогда она решилась обратиться к этому каналу со своей болью.

«Моему сыну сегодня 2 недели. Большой человечище!

А я ещё ни разу не слышала его голос. Ни разу не держала его на руках. Не прикладывала к груди. Не целовала его в макушку.

Да я за руку-то его держала лишь однажды. И всего три раза видела его пронзительно синие глаза.

Я даже не знаю, есть ли у него мои ямочки на щёчках, потому что его лицо закрыто пластырем, фиксирующим паутину многочисленных трубочек, ведущих к аппаратам-препаратам-установкам.

Но я знаю теперь много новых страшных слов, знать которые я хотела бы меньше всего в жизни: лёгочная гипертензия, сепсис, листериоз. И слышу много знакомых, но ещё более страшных слов: пневмония, ИВЛ, муковисцидоз.

Ещё я знаю, как измерить бессилие, отчаяние и боль: сто шагов в час. От палаты до реанимации новорожденных. Такой короткий и одновременно бесконечный путь. Который за 10 дней превращается в ежедневные 13 км, 5 этажей и 10 заветных цифр ординаторской, бодрящих круче утреннего кофе.

А вот разная степень страха измеряется в секундах. Просто страх — 7 секунд, через которые папа выходит из реанимации. Чтобы попытаться как-то взять себя в руки. Потому что его несокрушимая мощь разбивается вдребезги от одного взгляда на сына. Животный страх — 2 секунды. Время, за которое тот же папа успевает отвернуться ото всех, чтобы попытаться спрятать упрямо накатывающие слёзы. Да, тот самый папа, который твёрдо убеждён, что мужчины не плачут. Никогда.