Сашка Вагнер. Вера. Отвага. Честь

Я на мгновение представил, что на месте этой хорошенькой, хотя и обычной левобережной девочки — моя Света, а через минуту мой кулак уже ударил в чью-то скулу. В этом есть что-то запредельное, какое-то неправильное, но острое удовольствие: видеть, как кровь брызжет на чистенькие белые рубашки, на бежевую жесть кузова машины, которую так просто не купишь, пачкая модные джинсы холёных «хозяев жизни». Я бил, бил без жалости, они тоже умели драться, к тому же их было четверо на меня одного, но что они могли против разгневанного уроженца «Берега Безнадёги»? Один врезался головой в лобовое стекло, оставляя на ней паутину трещин; другой получил дверцей по ушам — что-то хрустнуло, может, кости черепа, но, скорее всего, осыпавшееся бриллиантовым дождём боковое стекло…

Они удрали, затащив в машину одного из своих, который отключился; целым не ушёл ни один. Поле боя осталось за мной, несмотря на рассеченные бровь и нижнюю губ и сбитые костяшки кулаков. Девочки испуганно убежали в самом начале драки; я огляделся — улица была совершенно пустынна. Я победил!

Но говорят, что бывают победы, которые хуже любого поражения. Если бы я знал, чем для меня обернётся это побоище! Сделал бы ровно то же, что сделал. Бывает так, что жизнь ставит тебя перед очень сложным, неочевидным выбором — и самый безопасный путь оказывается неправильным…

Сорок лет спустя, зная, чем всё закончилось, я был уверен, что поступил правильно. И если сейчас судьба вновь поставит передо мною такой выбор — что ж, я знаю, что делать.

Глава 4. Западня

Среди пленников подвала воцарилось оживление. Кто-то крестился, кто-то поспешно слезал с труб в непросыхающую подвальную жижу, а две старушки, сидевшие ближе всего к лестнице, не обращая внимания на труп Тхора, лежавший ничком в грязи, бросились навстречу стоявшему на верхней площадке узкой ржавой лестнице солдату, причитая:

— Хлопчики, родненькие, пришли! Слава тебе, Боже, слава тебе, Богородица, заступница наша! Пришли, милые!

На какой-то миг Бианка даже испугалась за них — а что, если этот… пальнёт по ним, как те на блокпосту? Она внимательно следила за выражением лица боевика, ожидая увидеть на нём гримасу гнева, но вместо того, чтобы разозлиться, мужчина внезапно улыбнулся:

— Тихо, тихо, бабоньки, ничего ещё не кончено. Нам ещё выбираться отсюда. Тех, что в доме, мы положили, но нам отсюда топать по пустырю, и преодолеть его надо тихо и быстро. Раненые, больные, неходячие есть?

— Тут одни пожилые люди, — Бианка выступила вперёд. Она слышала, что боевики добивают слабых, когда «спасают заложников», — и дети. Будешь стрелять по ним? — с затаенным вызовом и одновременно усталой безнадежностью спросила она.

— А ты откуда будешь, грозная птичка? — прищурился мужчина. — Говоришь, как ТСН, а сидишь в подвале. Включи думалку, пигалица: ежели бы мы хотели вашей смерти, на кой бы мы сюда пёрлись среди ночи?

Бианка нахмурилась; действительно, поведение боевиков было нелогичным. Допустим, их интересует только эта высотка — так, может, проще было бы её обстрелять из пушек, и дело с концом, а «мирняк» в подвале, как говорят американцы, — сопутствующие потери?

А боевик тем временем, обозрев подошедших узников, задумчиво почесал затылок:

— Да уж, девочка, твоя правда — дом ветеранов пополам с детсадом. Вот ироды укропские! Их как будто не мама рожала. А если бы их родителей вот так в подвал запрессовать? — Мужчина хотел было сплюнуть, да сдержался.

— Ты не смотри, сынок, что мы старые, — донёсся голос Дмитрия Григорьевича, — дошкутельгаем[11] как-нибудь до своих…

— Идти быстро придётся, через полчаса светать начнёт, — ответил боевик, отступая за двери. — Ну, так: поднимайтесь потихоньку наверх, а там разберёмся. Пигалица, раз ты такая боевая, присмотри там, чтобы никто не остался, идёт?

Бианка не ответила, но машинально кивнула.

По лестнице она взобралась последней, на миг испытав немотивированный, жгучий страх перед опустевшим подвалом. У неё даже ноги чуть подкосились, но наверху ей помогли Марфа и Соломия. На первом этаже было почти так же темно, как в подвале.

— Дождёмся нашу вторую группу и пойдём, — говорил освободивший их боевик Дмитрию Григорьевичу, успевшему вооружиться каким-то ружьишком архаичного вида, очевидно принадлежавшим их бывшим «охранникам». — Они там пока верх зачищают.

— Эй, Борзой, скажи своим, чтобы расступились, — раздался голос из одного из боковых коридоров. — У меня тут ещё пленники… пленницы. И поищи одёжу какую-то, девочки почти в чём мать родила.

Из коридора вышел высокий боевик с обожжённым лицом — Бианка даже вздрогнула; за ним следом шли четыре полураздетые, босые девчушки, по виду — старшего школьного возраста, жмущиеся друг к другу, как овечки. У одной из них под глазом был пожелтевший синяк; к другой тут же бросилась одна из старушек:

— Машенька, Маричка, ты живая, а мы ж тебя уж и схоронить успели!

Девочка сначала испуганно отстранилась, но потом, как-то странно вздрогнув, буквально рухнула в объятия старушки и зарыдала. Вслед за ней расплакались и остальные.