Сатана в предместье. Кошмары знаменитостей

Ему было трудно определить и разграничить свой общественный и личный долг. Заговорщики были злодеями, действовали из подлых побуждений, не заботясь о том, как это повлияет на участь человечества. Собственная нажива и власть – вот все, к чему они стремились. Средствами достижения цели служили ложь, обман, запугивание. Не станет ли он, смолчав, их сообщником? А если не молчать, если уговорить Миллисенту во всем сознаться – а он знал, что это в его силах, – то что ждет ее? Как поступит с ней муж? Какой будет реакция обожающих ее простофиль по всему миру? Он представил, как толпы втаптывают ее в пыль, со злобными воплями рвут ее на части. Даже вообразить такое было невыносимо; с другой стороны, рассуждал он, если искра благородства, вспыхнувшая в ней во время их разговора, еще не погасла, то разве сможет она и дальше нежиться на мягком ложе из выгодной лжи?

Его мысли приняли иной поворот. Может ли он позволить сэру Теофилу и его сообщникам восторжествовать? В пользу попустительства было немало аргументов. До их заговора Восток и Запад находились на грани войны, и многие боялись самоубийства человечества в бессильной ярости. Теперь же страх перед воображаемой опасностью покончил с реальной угрозой. Кремль и Белый дом, объединившись на почве ненависти к марсианам, стали лучшими друзьями. Мировые армии, ощетинились оружием против мнимого врага, и их малоэффективные вооружения не могли причинить того вреда, для которого предназначались. «Вдруг, – рассуждал он, – разумная человеческая жизнь достижима только через ложь? Что, если людские страсти таковы, что правда останется опасной до скончания времен? Не иначе, я заблуждался, превознося правду. Как видно, сэр Теофил мудрее меня. Подтолкнуть мою любимую Миллисенту к гибели было бы безумием!»

А вот как развивались его мысли дальше: «Рано или поздно обман будет разоблачен. Если разоблачители будут исходить не из любви к истине, как я, значит, они окажутся попросту соперниками сэра Теофила, преследующими не менее зловещие цели. Как они используют свое открытие? Только для разжигания отвращения к всеобщей гармонии на Земле, проистекающей из вранья сэра Теофила. Раз заговор все равно ждет разоблачение, то не лучше ли, чтобы это произошло во имя благородного идеала правды, а не вследствие низменного соперничества и испепеляющей зависти? С другой стороны, кто я такой, чтобы судить? Я не Бог, будущее от меня скрыто. Вокруг тьма, куда бы я ни взглянул, на меня взирает ужас. Не знаю, кого поддержать – злодеев ради благой цели или хороших людей, чьими благими намерениями вымощен путь в ад. Вот с какой кошмарной дилеммой довелось мне столкнуться! Для меня это противоречие неразрешимо».

Сутки просидел он в кресле неподвижно, без еды и питья, разрываясь между взаимоисключающими доводами. И вот назначенный срок истек, наступило время нового свидания с леди Миллисентой. Он с трудом поднялся, глубоко вздохнул и тяжело поплелся к ней в особняк.

Он застал леди Миллисенту в таких же расстроенных чувствах, тоже в ужасе от неразрешимых противоречий. Но в ее мыслях судьбы мира уступали по важности мужу и новой любви – Томасу. Размышлять о политике она не привыкла. Ее мир состоял из людей, чья деятельность приводила к последствиям, превышавшим ее разумение; понять их она даже не пыталась. Зато ей были понятны страсти мужчин и женщин, составлявших ее частный мирок. Истекшие сутки она посвятила размышлениям о достойном восхищения бескорыстии Томаса и бесполезному сожалению, что ей не повезло повстречать такого человека еще до того, как сэр Теофил превратил ее в пленницу своих замыслов. Но было одно занятие, скрасившее ей скуку. Она написала по памяти маленький портрет Томаса и поместила миниатюру в медальон, где в былые времена хранилось изображение ее мужа. Повесив медальон на цепочке себе на шею, она развлекалась тем, что время от времени любовалась лицом человека, которого мечтала назвать своим возлюбленным.

Наконец он вернулся, но поступь его была тяжелой, глаза потухли, голос утратил звонкость. Медленно и удрученно он взял ее руку, а свободной рукой достал из кармана таблетку, которую поспешил проглотить.