Сатанисты XX века

— Брак наш, конечно, расторгнут, — печально докончил лорд Моор. — Да он фактически и не был совершён. Поэтому я решился немедленно уехать из Мартиники. Вам же, быть может, удастся вылечить бедняжку, или, по крайней мере, облегчить припадки её буйного помешательства. Все нужные для развода бумаги я немедленно вышлю из Лондона. Вы понимаете, что мне не особенно приятно быть связанным навеки с сумасшедшей.

Ошеломленная маркиза слушала рассказ своего неудачного зятя в совершенном оцепенении: всё, что он рассказывал, было невероятно.

Но с другой стороны, окровавленная перевязка раненой руки слишком ясно доказывала истину слов лорда Моора. И маркизе приходилось благодарить этого рокового человека за то, что он щадит их дочь и их доброе имя, соглашаясь молчать о происшедшем.

Помпеи доложил, что из ближнего подгородного монастыря пришла монахиня, принесшая известие от «барышни».

При этих словах молодой «супруг» побледнел так сильно, что у маркизы сжалось сердце. Она подумала, что этот человек любит её дочь и должен безмерно страдать, потеряв ее.

Англичанин сказал глухим голосом:

— Пожалуйста, примите этого посланца и сообщите мне, что случилось с Алисой, на квартиру, куда сейчас же перееду.

Алиса сообщала матери, что убежала в монастырь, после объяснения с своим мужем, о котором просила не расспрашивать ее… Только своему духовнику рассказала она вкратце происшествия своей ужасной брачной ночи.

— Я знала одну из тайн этого ужасного человека, — сказала она, — и потому могла его заставить от меня отказаться. Не сделала же я этого раньше потому, что не хотела губить отца, которого этот… англичанин, действительно, держал в своих руках. О совершении брака старый ван Берс должен был известить телеграммой доверенного лорда Моора, у которого сохранились бумаги, делавшие моего отца рабом этого ужасного англичанина… Вот почему мне пришлось согласиться на гнусную комедию этого «гражданского брака», который я никогда за брак не считала. Я знала, что вечером отец получит свою свободу, а следовательно и я смогу располагать собой. Теперь моя жизнь кончена, и я благодарю Бога за то, что смогу докончить её в монастыре.

— Но вы ещё так молоды, дитя мое, — со слезами говорил старый священник. — Ваш брак церковью не признан. Вы свободны, этот англичанин обещал дать вам развод и по гражданскому закону, так что вы ещё можете быть счастливы…

Тяжелый вздох поднял грудь молодой девушки.

— Моя жизнь кончена, отец мой… Я слишком дорогой ценой заплатила за возможность освободиться от человека, которого ненавидела и презирала. И я боюсь, что совершила страшный грех… Нет. Не спрашивайте, отец мой… Мне страшно вспоминать ту ужасную ночь… Но ведь я не знала, на что решаюсь, и потому надеялась, что Господь простит мне невольный и бессознательный грех мой…

Ничего другого не добился от Алисы даже её духовник. Мать же и брат, немедленно приехавшие в монастырь, принуждены были оставить её в нём.

От маркиза Бессон-де-Риба, которому о случившемся сообщено было депешей, ответа не последовало, к удивлению всего семейства, за исключением Алисы. Последняя, тяжело вздыхая, повторяла:

— За отца надо молиться, матушка… О, если бы Господь принял мою жизнь в искупление его грехов…

Лорд Моор уехал через три дня после своей так трагически окончившейся свадьбы в Порт-де-Франс, а оттуда в Нью-Йорк. Эти три дня он просидел взаперти, никого не принимая, и только раз выехал, и то на рассвете, на плантацию к старику ван Берсу, возвращения которого он очевидно дожидался. О чём разговаривали между собой эти два человека, — никто не знал. Но в том, что разговор был далеко не дружеский, сомневаться было трудно после рассказов негров, работавших в саду недалеко от башни и слышавших озлобленные голоса ван Берса и его гостя. Понять того, о чем они спорили, негры не могли, не зная языка, на котором «бранились» белые господа… Хозяин не счёл нужным предложить лорду хотя бы стакан холодного «гренадина» или «цитронада» — факт, возбудивший наиболее толков среди цветной прислуги, ибо в гостеприимной колонии только «кровного» врага отпускают без угощения прохладительным, да и то не всегда.

Не менее толков вызвало и то, что гость не просил позволения «откланяться дамам». Это считалось страшным невежеством или предумышленным оскорблением, за которое хозяин дома платил иногда даже вызовом на дуэль.

Однако Самуэль ван Берс, очевидно, не обиделся, так как вышел провожать своего гостя с весёлым и довольным видом, потирая свои жирные руки.

Но зато англичанин вышел из башни мрачный, хотя и спокойный, как человек, примирившийся с неизбежным. На одутловатом лице голландского банкира блестело злорадное торжество, когда он крикнул вслед выезжавшему со двора всаднику по-голландски:

— Прощайте, милорд… Не забудьте передать, что не всё потеряно, что отложено, и что здесь прекрасно подготовленная почва…