Сатья-Юга, день девятый

— Да тут безумие какое-то! — завопил Каим. — Ты понимаешь: шеф сам вышел! Ладно бы я проиграл дело, ну бывает раз в пятьсот лет, но если шеф выходит, значит что-то совсем плохое, значит…

— Сочувствую, — сказал Маркиз. — Говорил я тебе, не засиживайся в адвокатах. Рано или поздно влипнешь.

— Приходи, — вдруг понизив голос и став почти спокойным, сказал Каим. — Приходи немедленно. После суда полетят головы, но ты не бойся, ты на хорошем счету, несмотря… Мы с Форасом сейчас обзваниваем всех, кто не пришел на заседание… Мелкой шушеры набилась тьма, а из начальства — ну тридцать от силы. Придешь?

— Ни за что, — сказал Маркиз. — Что я там делать буду.

Полчаса спустя позвонил мелкий безымянный дух из третьей сферы.

— Шефа загнали в угол, — оживленно сообщил он. — Каима отпаивают суккубы. Приказано собрать все дворянство, и вас, Ваша Светлость.

— Как вы мне надоели. Собирайте ваше дворянство.

— А вы…

— А я человек. Так и передай Каиму, когда придет в себя, и всем прочим.

Больше его не беспокоили.

Телефон превратился в лужицу пластика, которую Маркиз оставил на столе: хоть несколько дней прожить без звонков. Работа предвиделась скучная: восстановить доброе имя мелкому дельцу из Прибалтики, и, что особенно противно, две встречи по литературной части, обе не на Земле. Первого графомана из захолустного мирка Маркиз помнил и презирал, второго предстояло увидеть впервые, и особого рвения Маркиз также не испытывал.

— Душа, сестра моя, мимо нас
Проносится цвет и шум,
И долог век, и неровен час,
И я ничего не прошу.
— Плохо, — сказал Маркиз. — Набор слов.
— А если следует быть любви,
Давай же следовать за
Любовью, слепой белизной лавин,
Заглядывавшей в глаза.
И только в далекий и черный год
Тебя попрошу, сестра,
Спаси от творящего зло и от
Желающего добра.

— А вот это получше. Концовку прочитай еще раз.

— И только в далекий и черный год…

— А, ага, я вот этого не расслышал. Слушай, это ведь не ты написала.

— Конечно, не я, — сказала Марта. — Я это переписала. Ехала в автобусе, а там на окне было написано вот это.

— На стекле?

— Да. Оно постоянно запотевало, и на нем проступали буквы. Я дышала на него, чтобы лучше разглядеть. Думала, ты знаешь, чьи стихи…

— Не знаю, — Маркиз уставился в пустоту. — Нет, не знаю.

— Жалко, — сказала Марта. — В интернете не нашла.

Маркиз кивнул и принялся размешивать сахар в чашке.

— Что-то случилось?

— Все хорошо! Прекрасная маркиза! — сделав страшные глаза, пропел он. Голос у него был хриплый, сорванный давным-давно, и любая песня звучала по-пиратски.

А ведь и правда, что случилось, подумал Маркиз. Дышится, как через марлю… И отчего-то до сих пор болит обожженный вчера палец. («Не играй со спичками, — сказала ему тогда дочь. — Хотя ты бы и зажигалкой обжегся…», и они принялись шутить по этому поводу.)

— Все-таки ты мне очень нравишься, — Марта посмотрела на него сквозь стакан. — И шутовство твое, и голос твой, и глаза, и вообще. И то, что ты меня Мартой называешь. Очень-очень жаль, что ты меня разлюбил.

— Страсть как жаль, — кивнул Маркиз. — Но когда я посмотрел на себя в зеркало, то понял — у меня нет шансов.

— Дурак, — сказала Марта. — Хочешь, я уйду в монастырь?

Правый уголок маркизова рта искривился.

— Не знаю. Скорее нет, чем да. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной — не вариант, а с кем другим — прости, не знаю.

— Сотрудника себе склею, — заявила она с решимостью, которая показалась бы искренней любому, не знакомому с Мартой. — Знаешь, какой у меня сотрудник? В профиль — вылитый Габен. Интересный такой…

— Тот очкарик?

Марта расхохоталась. Она умела смеяться всегда, и всегда неожиданно. И почти никогда не плакала.

— Не-ет, Габена ты не видел. Когда он пришел к нам, ты меня уже с работы не встречал…

— А. Вот как. Ну что ж.

Встречаться с Мартой впредь он не собирался. Надо было понять тогда, раньше, когда она сказала «я люблю тебя», глядя в глаза, — констатировала. Поставила перед фактом. Делай что хочешь, Маркиз, но знай. А он обрадовался, дурак; такая женщина; много крови, много песней…

Марта. Она никакая не Марта, не Мария и даже не Маргарита. Она Евгения Мартынец. Но прозвище прилипло крепко, как и все прозвища, которые давал людям Маркиз. Хотя назвать его самого Маркизом новая подруга отказалась, заявив, что это пародия, вселенское некомильфо и т. д. Миронова в «Достоянии республики» звали Маркиз, вот это было то, а называть так любовника — совсем не то.

Надо было понять, что не судьба, и уйти красиво. А он связался.

— А, черт, минутку, — Маркиз погрузил руку в недра куртки в поисках зазвонившего телефона. На звонке у него стояла «Финская полька».

Телефон зашипел в руке и обжег пальцы.

— Где тебя носит, едрить твою, Нобе…