В ночь со вторника на среду Матей Божев проснулся в два часа… Заныло в паху, справа, чуть ниже того места, где он всегда ощущал свои карманные часы.
Матей подержал ладонь на больном месте, но от тепла боль только усилилась, и одновременно он почувствовал во рту пресный холодный вкус гвоздя. Именно этот вкус впервые появился вчера, когда Матей наблюдал, как плотник настилал пол у него на даче. Набрав полон рот гвоздей, острием внутрь, и зажав их губами, мастер по одному выхватывал их пальцами и двумя ударами топора ловко загонял в сосновые доски. Однако вчера аромат этих свежих досок, наполнявший всю его новую дачу, победил неприятный вкус во рту, и Матей Божев возвратился в город осчастливленный.
Сегодня вкус гвоздя только усиливал боль.
Матей подумал, что теперь должно быть ровно два часа. Он так сросся со своими часами, что, даже не взглянув на циферблат, мог определить время. Просто чувствовал его тем местом на животе, где много лет тикали карманные часы.
Матей встал, держась рукой за больное место, вышел в коридор к вешалке, вынул часы из кармана брюк. Было ровно два часа.
Матей Божев сразу успокоился. И боль утихла. Он выпил воды на кухне и тихо вернулся в спальню.
Утром Матей Божев побрился и как всегда посмотрел из окна на улицу. Падал крупный мокрый снег, оседая на черной крыше автомобиля, который его ждал.
Когда Матей запирал двери своей квартиры, с площадки верхнего этажа выглянула уборщица и до него донеслись ее слова, адресованные кому-то:
— Подумаешь, богатей — дело большое. Все равно его новые штаны кто-то другой будет донашивать, а кто — ему и невдомек.
Матей опустился на несколько ступеней и внезапно до него дошло…
«Кто будет носить мои штаны? Мои штаны? Что за глупость!»
Он задержался, прислушиваясь, что еще скажет уборщица. Но та замолчала, и было только слышно, как она вытирает тряпкой мозаику.
В голове у Матея блеснула ревнивая мысль о жене — он был женат во второй раз. Жена на двадцать лет моложе его. Неужели она заведет кого-то, кто будет носить его штаны? Или уборщица намекала на дочь?
Матей ухватился за мысль, что это зять будет носить его штаны, и несколько успокоился, но вдруг почувствовал усталость. «Может, у него своих штанов не будет — иначе зачем ему мои надевать? Ничего себе зятек!» — подумал он.
Эти глупые и нелепые мысли не оставляли Матея, он махнул шоферу, чтобы тот ехал один.
Матей пошел пешком. Но пройдя немного, почувствовал все ту же тупую боль и направился к трамвайной остановке. Какая-то женщина дала ему трамвайный билет и, смущаясь, взяла у него четыре стотинки.
В трамвае Матей Божев внезапно заметил, что большинство пассажиров люди в возрасте. Никогда раньше он не замечал, что так много пожилых людей. Матей Божев сел. Боль усиливалась, и он снова ощутил во рту пресно-холодный вкус металла.
Кто знает почему, он подумал, что у него слишком много обуви и он вряд ли успеет ее износить. Мысль о неизношенной обуви уже приходила к нему раз, когда он лежал в тяжелом гриппе, но сейчас она была связана с чем-то другим, и Матей в первый раз ясно понял, что и он может умереть. И он — как все.
Мелькнула мысль: кого же выдвинут на его место? Он перебрал всех своих заместителей. Ни одна кандидатура не показалась ему подходящей…
Кризис наступил в его служебном кабинете, в четыре часа пополудни…
Готовя Матея к операции, хирург балагурил.
— Я только раз тебя резану, и готово, — желая его подбодрить, хирург обращался к нему на «ты». — Аппендицит — ерунда! Пять минут — и порядок!
Матей Божев слушал его, учтиво кивал головой и улыбался, но был бледен и неразговорчив.
Накануне операции он попросил принести ему пишущую машинку, бумагу, конверты и утренние газеты. Оставшись один (товарищ Божев лежал в тесной, неуютной, но отдельной палате), больной написал несколько строк жене. Он просил простить его за то, что бывал груб с ней в те времена, когда она еще была его секретаршей. Написал, чтоб она продала машину, но гараж оставила, потому что сдавать внаем гараж теперь выгоднее, чем сдавать квартиру. Просил не ссориться с его дочерью, которой он оставляет дачу, и разделить с ней пополам все имущество. «Не поминай меня лихом», — закончил он письмо.
Матей Божев был уверен, что врачи его обманывают и что он умирает от рака желудка. Правда, его несколько утешала мысль, что эта операция окажется вкладом в развитие науки, но он не верил, что останется в живых.
Он написал на конверте адрес и крупными буквами вывел наискось: «Вскрыть после моей смерти!»