Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей

— Поди разбери, что ты там мелешь! — пренебрежительно пробурчал он и ушел в корчму.

Матвеев вскипел, но все же попытался задобрить упрямого и неприветливого мужика.

— Прошу тебя, я заплачу… — пробормотал он, встав на пороге.

— Просишь, да поздно… нет воды… — перебил его шоп и принялся протирать полки, на которых стояли стаканы и другая посуда.

К корчме подошли крестьяне, привлеченные видом велосипеда, который в ту пору был диковиной. В такую жару они ходили в меховых безрукавках! Корчмарь вышел и зашептался с ними. Очевидно, он растолковывал им, что за птица залетела в деревню. Крестьяне одобрительно закивали, видимо вполне соглашаясь с его мнением.

Вне себя от возмущения, Матвеев указал на колодец неподалеку и спросил, откуда же они берут воду.

— Из этого колодца мы только скотину поим, господин. Вода там плохая, для людей не годится, — ответили крестьяне.

— А люди откуда пьют?

— Мы, что ли? Мы берем воду во-о-он оттуда, из родника у кургана… — И крестьяне показали ему на одинокий голый холм, километрах в пяти от деревни, а потом с усмешкой добавили:

— Ваша милость на этих чертовых колесиках мигом туда домчит!

Русский с ужасом поглядел на них. Он изнемогает от жажды, а эти мужики посылают его за пять километров по жаре! И как живет эта деревня, если поблизости нет воды? Он вынул деньги и попросил кого-нибудь принести воды из дому. Но ему ответили, что сейчас воды нет нигде. Неужели? Матвеев направился было к колодцу, но отвращение пересилило, и он спросил вина, чтобы хоть как-то утолить жажду.

— Кончилось у нас вино, господин, — ответил корчмарь. — Нет больше…

Тогда Матвеев попросил чего-нибудь поесть.

— Яйцо есть?

— Нет.

— Брынза есть?

— Нет.

— А цыпленок?

— Нет цыплят.

— А вон те? — сказал он, показывая на кур, бродивших по площади.

— Они больные, таких не едят, — заметил корчмарь.

Матвеев вытаращил глаза.

— Дайте хоть хлеба!

— Господь не сподобил…

— Что?

— Не обессудь нас — хлеб тоже кончился.

Крестьяне дружно подтвердили, что весь хлеб съели дети.

Ужасно.

Матвеев оказался в положении заблудившегося в дикой пустыне путешественника, обреченного на смерть от жажды и голода. Горькое чувство обиды охватило его.

«И мы проливали кровь за этот народ! — со злостью подумал он. — Пожалуй, прав фон Шпигель. — И он повторил про себя последние слова своего знакомого: «Sie haben die größte Dummheit in der Geschichte gemacht»[14]. Да, да! Величайшую глупость! Фон Шпигель прав…»

Надо было на что-то решаться: ехать к спасительному кургану или же вернуться назад и напиться из ручейка, который он видел с дороги далеко в поле.

Пока он размышлял, крестьяне перешептывались, с ухмылкой поглядывая на чужеземца. Ему показалось, что в их взглядах таится злорадство.

При виде этого бессердечия — потому что не может же в деревне не быть ни воды, ни хлеба, ни какой другой еды — он вспыхнул от ярости и обругал их русским матом, хорошо знакомым нашим крестьянам еще со времен русско-турецкой войны.

Даже перед лицом возможной расправы он не нашел другого способа облегчить душу — иначе он просто захлебнулся бы волной неудержимого, клокочущего гнева.

Но странное дело! Он ожидал злобной брани и наскоков, а крестьяне, весело перекинувшись словом, засмеялись и подошли ближе.

Корчмарь, который был и деревенским старостой, первым взял слово:

— Ваша милость, прошу прощения, из какого народа будете?

— Русский! — желчно ответил Матвеев.

Корчмарь взял его за руку, очевидно желая поздороваться.

— Что же ты, милый человек, сразу нам не сказал, а путал нас и ввел во грех?

И крестьяне один за другим, наперебой стали за руку здороваться с Матвеевым. Корчмарь, смеясь, сказал ему, что принял его за шваба — так шопы именуют неславянских подданных Франца-Иосифа, — обманувшись его внешностью и разговором с проезжим немцем.

— Да и говорил ты с нами без души, не по-людски.

А крестьяне все подходили, и каждому хотелось поздороваться с Матвеевым.

Корчмарь оттеснил их в сторону и сказал:

— Оставьте его в покое! Заходи, сударь, всего нам господь послал: и холодной водички, и хлеба, и цыпленочка для христианина, как ваша милость. Тьфу, пропади оно пропадом, что ж ты раньше нас не выругал, мы б сразу тогда догадались, что ты свой человек. Такие уж мы твердолобые…

И почетного гостя с триумфом провели в прохладную корчму.

В это время не кто иной, как Стамболов{53}, тогда еще всесильный властитель, говорил корреспонденту «Кельнише цейтунг»:

— Я ослабил обаяние русских в Болгарии на пятьдесят лет вперед!

Если Стамболов говорил искренне, то этот государственный муж был плохим психологом.

Перевод Н. Попова.

АХ, EXCELLENCE [15]

I

Доктор М. снова закурил погасшую сигару и, когда умолк шумный разговор, вдруг, обернувшись к г-ну Д., сказал:

— Вы хотели рассказать что-то интересное, а молчите?

Д. в свою очередь обернулся к присутствующим, среди которых, кроме М., было еще два врача, и с улыбкой промолвил:

— Не могу рассказывать перед таким почтенным собранием.

Все посмотрели на него с удивлением.

— То есть как?

— Не могу. Неловко.

— Какая-нибудь тайна?

— Никакой тайны.

— Так почему же неловко?