Сатирические очерки

Кстати, я не хотел бы, чтобы об этом забывали. Можешь себе представить: по приезде в столицу я встретил людей, которые полагали, что моя заграничная поездка субсидировалась правительством. Это меня очень позабавило. Ведь ты об этом ничего не знал? Я тоже не знал. Но тут в Мадриде все знают. Известно ведь, что в Париж собираются ехать не просто так, а с каким-нибудь поручением, и, разумеется, на правительственные средства. Каких личных средств могло бы хватить для того, чтобы добраться до Парижа? Да и не такой у меня вид, чтобы можно было подумать, что поездку в Париж я предпринял ради собственного удовольствия. Это ясно как день. Что за проницательность, да благослови их бог!

Однако я уже замечаю, что мое послание становится слишком пространным для обычного письма, хотя и недостаточно объемистым для брошюры. Если бы я не рассказывал о вещах, которые лучше всего хранить в секрете, то можно было бы сделать из него статью для газеты, ибо да будет тебе известно, что едва я успел приехать в Мадрид, как, охваченный легкомысленным желанием писать, бросился на поиски какой-нибудь газеты, в которой я мог бы свить себе гнездышко хотя бы на зиму. Однако мне хотелось, чтобы оно было достаточно просторным и вместило бы все то, что в прошлом году, по известным тебе причинам, не помещалось. Я хотел бы чувствовать себя в нем легко, свободно и непринужденно. Именно таким я представлял его себе тысячу раз, именно такое место мне было необходимо, чтобы свободно высказать все то, что у меня накопилось. Я готов уже был прийти в отчаяние, как вдруг на улице Лас Рехас появляется «Испанец», о размерах которого ты можешь судить по приложению. Я же, как пьяница в известном анекдоте, забрался в дом, чтобы подождать, когда он будет проходить мимо. «Это он!» – воскликнул я, едва увидев:

Как он велик, просторен, ростом до небес, -

и сразу вскочил в него, где и пребываю по сие время, в великой спешке сочиняя театральные рецензии, литературно-критические статьи, бытовые очерки, попрежнему немного ядовитые и, как всегда, независимые. Но я никогда не вмешиваюсь в личные дела и осуждаю только существующие порядки, а не самих людей, пытаясь при этом деликатно сочетать желчность сатирика с чувством уважения к тем, кто живет с нами в одном обществе, постоянно оставаясь верным другом моих друзей и питая чувство благодарности по отношению к публике, которая терпеливо приемлет мою писанину. Таково мое кредо.

Всегда твой Фигаро.

P. S. Сейчас, в момент отправки почты, сеньор Перпинья продолжает ораторствовать перед депутатами Нижней палаты. Он говорит со вчерашнего дня. Со следующей оказией я расскажу тебе о результатах сессии, если она к тому времени закончится.

Спокойной ночи Второе письмо Фигаро своему парижскому корреспонденту о роспуске кортесов и о других новостях [407]

Buona sera, donBasilio,

Presto andate a ripcsar.

«Il Barbiere di Seviglia». [408]

Мадрид, 30 января 1836 года

Третьего числа сего месяца я написал тебе, дорогой друг, первое письмо, в котором сообщал о своем возвращении в Мадрид. Я имею основания беспокоиться за судьбу этого письма (на которое, кстати, я не получил еще ответа), так как утром четвертого,[409] когда можно было полагать, что оно находится по крайней мере уже в Арисе, я обнаружил его… Где бы ты думал? Не больше не меньше, как в «Испанце», в довольно укромном местечке, где-то среди парламентских отчетов и данных о котировке – в ту пору обе эти вещи еще существовали. Таким образом, письмо проделало не очень длинный путь от улицы Кабальеро де Грасия до Лас Рехас.

Так как все это выглядело очень запутанным, я вообразил сначала, что во всем виновата та атмосфера неразберихи, в которой нам приходится жить и дышать, и что я отослал письмо в газету «Испанец» вместо обещанной статьи о театре, а в почтовый ящик я опустил рукопись статьи, адресовав ее тебе. Меня смутило только то, что появившееся в печати письмо несколько отличалось от того, которое предназначалось для тебя, так как некоторые абзацы в нем были опущены. Это заставило меня еще больше пожалеть о совершившейся ошибке: если сам по себе факт перехвата нашей корреспонденции не очень приятен, то еще более огорчительным мне показалось то, что мое письмо изуродовали, хотя предназначалось оно не цензорам, а лично тебе. К тому же я, как тебе известно, немного робок, но так как мои послания носят конфиденциальный характер, то я не очень забочусь об отделке стиля и не могу ни на йоту отступать от истины: поэтому я рассказываю о вещах, с которыми, ей-богу, стыдно выступать в печати, и тем более стыдно, что все это, к сожалению, вещи достоверные.