Сатирические очерки

Отсюда вытекает священная обязанность общества иметь хорошие дома заключения, благоустроенные и под хорошим присмотром, и еще более святой долг – не задерживать обвиняемого в них дольше, чем это совершенно необходимо. Любой из наших читателей, которому довелось побывать в тюрьме, что могло, конечно, с ним случиться, если он хоть немного причастен к либерализму, имел возможность убедиться, что обществу, к которому мы принадлежим, отлично известны эти истины и их значение и что оно ни в чем им не противоречит. Наши тюрьмы – образцовые…

Это было в один из мартовских дней. Множество заключенных заполняло одиночки; тюремный двор оглашался шумными взрывами хохота (который служит возмещением за несчастье или только обманчивой маской, скрывающей угрызения совести), грязными ругательствами и проклятиями, в которых проявляется бессилие, а также сатирическими куплетами нелепых песен, в которых находит свое выражение преступное и бесстыдное веселье. Внимание собравшихся во дворе групп поглощала игра, пища для праздных и алчных сердец, источник жарких страстей. Зловещая и таинственная развязка картежной игры кажется более чем где бы то ни было привлекательной именно в тюрьме, где на участь заключенных такое влияние оказывает то, что обычно называют судьбой. Игра эта оказывается символом тайны решения и неопределенности истины, которую человек ищет без устали с момента, когда он появляется на сеет, и до поры, когда он превращается в ничто.

В те дни в этой тюрьме находились два человека: Игнасио Аргуманьес и Грегорио Кане. Люди могут жить только в обществе, и с момента, когда общество, к которому они принадлежали, стремится оттолкнуть их от себя, они с легкостью образуют новое, со своими законами, неписаными, но нередко начертанными на челе слабого рукою более сильного. Именно так и происходит в тюрьме. И у них есть на то полное право. С того момента, как общество лишает своих членов всех благ; с момента, как, забывая о защите, которой общество им обязано, оно оставляет их на волю деспота-надсмотрщика; с момента, как арестант, едва перешагнув порог тюрьмы, видит себя оскорбляемым, притесняемым, обворованным теми, кому предстоит стать его товарищами, а жалобы его не выходят за пределы этой тесной ограды, – с этого момента заключенный восклицает: «Я отвергнут обществом; с сегодняшнего дня для меня законом является моя сила или та, сила, которую я приобрету здесь». Таковы последствия тюремного беззакония. По какому праву общество требует чего-либо от заключенных, которых оно лишает своей защиты? По какому праву общество продолжает считать себя их судьей, когда преступления совершены здесь, на этой каторге, именно потому, что общество их покинуло?

Но два человека находились там, два вымогателя. Два существа, которые считали себя вправе предписывать законы остальным и получать пиратскую добычу от игры своих товарищей; два человека, которые собирали дань. Однажды эти двое переругались между собой, и один из них был брошен в одиночную камеру надзирателем, деем тамошней колонии.[444] По выходе наказанный счел несправедливым, что в его отсутствие компаньон единолично взимал дань, и потребовал своей доли доходов. Один вымогатель возымел желание лишить доходного занятия другого вымогателя; этот последний встал на защиту своего права и вытащил из кармана две навахи. «Ты хочешь своей доли? – сказал он. – Что ж, завоюй ее». Вот он – человек, стоящий вне общества, человек первобытный, который защищает свои права собственными руками!

День близился к концу, и заключенные перешли в соседний двор, где они ежедневно пели гимн пресвятой деве, столь внушительно звучащий на воле, но бесстыдный и издевательский в устах тех, которые, исполняя его, одновременно вполголоса его пародируют. Под звуки молитвы два человека защищают свое право, в законном поединке нападают друг на друга, и их тела сплетаются в смертельной схватке. Одному из них не суждено услышать конца гимна: проходит несколько секунд, и с последними звуками песнопения к престолу всевышнего возносится душа одного из вымогателей.