Сатирические очерки

Различные группировки и прослойки, или, лучше сказать, все общество в целом не может испытывать ни удовлетворения, ни благодарности в обычном смысле, ибо у него нет и не может быть какого-то единого центра, управляющего чувствами, симпатиями и страстями, как у отдельного индивида. Кроме того, общество, может быть по праву, считает, что все, что ни делается, должно делаться именно для него. Таким образом, сатирик, нажив себе сильных врагов, остается без единого друга, и ему не от кого ждать ни поддержки, ни помощи.

Доказательством этой печальной истины как раз и является настоящая наша попытка выступить в защиту сатирика. Чем же отплачивает общество писателю-сатирику за те услуги, которые он ему оказывает, за то, что он искореняет ошибки и пытается избавить его от всякого рода неприятных забот? Оно отплачивает тем, что приписывает сатирику злой характер, злонамеренные чувства и часто также желание свести личные счеты или отомстить за собственные физические недуги.

Если бы у нас возникли сомнения относительно моральных качеств и любви к общественному благу того, то добровольно становится на защиту общества и готов принять на себя все опасности, то не нужно далеко идти за примерами, чтобы рассеять эти сомнения. Посмотрим, каковы же личные качества наиболее знаменитых сатириков. Разве жизнь Ювенала давала кому-нибудь основание поставить под сомнение благородное чувство негодования, которое двигало им в борьбе против пороков; разве Буало не был движим тем же чувством; разве может кто-нибудь обвинить добродетельного Мольера или сурового Аддисона[438] в отсутствии благородства; разве можно сомневаться в благородстве философа из Ферне,[439] который всю жизнь проповедовал человеколюбие и дал образцы бескорыстной благотворительности? Но обратимся к более близкой нам эпохе. По отношению к сатирикам нового времени можно было бы с уверенностью сказать то же самое, хотя наши доводы, может быть, и легче оспаривать. Разве в биографии Гонгоры,[440] Сервантеса или Кеведо можно найти поступки, которые явились бы свидетельством аморального поведения и порочности великих сатириков (хотя неоднократно делались попытки запятнать светлую память этих писателей необоснованными подозрениями и распространением скабрезных анекдотов). Разве можно обвинить в аморальности добродетельного Ховельяноса, Форнера,[441] Моратина и многих других, которые у нас, в Испании, с большим или меньшим успехом подвизались на поприще сатиры.

Какие же общественные проступки совершили они, чтобы считать запятнанной их поистине светлую жизнь?

Где же эта злонамеренность, которая должна была сделать сатиру их единственной губительной страстью?

Признаем же, что это в высшей степени несправедливое мнение является еще одной трудностью, которую сатирик должен преодолеть на своем пути, и что если клевета по преимуществу липнет к славе людей достойных, то, разумеется, не упускает случая примешаться и к славе сатириков. Для клеветы нет ничего святого: своим безжалостным кинжалом она, не задумываясь, может нанести страшную рану даже памяти усопших, как некогда сказал поэт.

Нам остается высказать еще одно соображение: оно действительно касается именно писателей-сатириков, по если поразмыслить, то от этого оно не становится более утешительным. Читатель, у которого язвительный пассаж вызвал улыбку, предполагает, что сатирик по самой своей природе является существом, созданным для веселья, и что сердце его является неистощимым источником безудержной жизнерадостности, которую он пригоршнями сыплет на своих читателей.

К несчастью (читатели этого не знают), это совсем не так.

Писатель-сатирик в сущности похож на луну, то есть на непроницаемый для света предмет, которому суждено отражать чужой свет, и это, пожалуй, единственный случай, когда можно сказать, что ему выпало на долю давать то, чего у него нет.

Природный дар видеть вещи такими, какими они являются на самом деле, то есть без прикрас, и замечать в них прежде всего безобразную сторону превращается в пытку.

Внимание сатирика больше привлекают пятна на солнце, а не самый его свет, и глаза его, подобно микроскопам, заставляют видеть безобразно крупные поры и шершавую поверхность на лике Венеры, в котором все прочие люди готовы видеть совершенную гармонию и законченную плавность линий. За внешне благородным поступком он способен увидеть истинные мелочные причины, побудившие совершить этот поступок. Как видите, не велико счастье.

Сама же язвительность и ядовитость, которые преподносятся в шутливом тоне, многим доставляют удовольствие, но для сатирика это не что иное, как холодное бесстрастное отражение событий и лиц, которое не только не приносит никакого удовольствия, но омрачает душу.

Мольер был самым великим печальником своего века. Среди наших писателей вряд ли можно назвать такого автора, как Моратин, образцом веселости. Чтобы подтвердить это, достаточно обратиться к тем, кто коротко знал его.