Сатирический детектив. Сказки

— Так, общее настроение, – неопределенно ответил поэт. Эту, знаете ли, безлюдную улицу. . длинную.. предрассветную. . И женская фигура на земле.. Постойте! –

вдруг вскочил поэт. – Ведь я написал об этом стихи, когда пришел домой.

Он начал рыться в карманах, извлекая оттуда счета, конверты, измятые клочки бумаги.

— Это не то, и это не то.. Ага, вот оно, кажется. – И он погрузился в чтение строчек, написанных на оборотной стороне конверта.

— Покажите мне, – снисходительно предложил Мейзлик.

— Право, это не из лучших моих стихов, – скромничал поэт. – Но если хотите, я прочту.

Закатив глаза, он начал декламировать нараспев:

Дома в строю темнели сквозь ажур, Рассвет уже играл на мандолине.

Краснела дева.

В дальний Сингапур

Вы уносились в гоночной машине.

Повержен в пыль надломленный тюльпан.

Умолкла страсть. Безволие... Забвенье.

О шея лебедя!

О грудь!

О барабан и эти палочки –

трагедии знаменье!

— Вот и все, – сказал поэт.

— Извините, что все это значит? – спросил Мейзлик. –

О чем тут, собственно, речь?

— Как о чем? О происшествии с машиной, – удивился поэт. – Разве вам непонятно?

— Не совсем, – критически изрек Мейзлик. – Как-то из всего этого я не могу установить, что «июля пятнадцатого дня, в четыре часа утра, на Житной улице автомобиль номер такой-то сбил с ног шестидесятилетнюю нищенку Божену Махачкову, бывшую в нетрезвом виде. Пострадавшая отправлена в городскую больницу и находится в тяжелом состоянии». Обо всех этих фактах в ваших стихах, насколько я мог заметить, нет ни слова. Да-с.

— Все это внешние факты, сырая действительность, –

сказал поэт, теребя себя за нос. – А поэзия – это внутренняя реальность. Поэзия – это свободные сюрреалистические образы, рожденные в подсознании поэта, понимаете?

Это те зрительные и слуховые ассоциации, которыми должен проникнуться читатель. И тогда он поймет, – укоризненно закончил Нерад.

— Скажите пожалуйста! – воскликнул Мейзлик. – Ну, ладно, дайте мне этот ваш опус. Спасибо. Итак, что же тут говорится? Гм. . «Дома в строю темнели сквозь ажур.. »

Почему в строю? Объясните-ка это.

— Житная улица, – безмятежно сказал поэт. – Два ряда домов. Понимаете?

— А почему это не обозначает Национальный проспект? – скептически осведомился Мейзлик.

— Потому что Национальный проспект не такой прямой, – последовал уверенный ответ.

— Так, дальше: «Рассвет уже играл на мандолине.. »

Допустим. «Краснела дева.. » Извиняюсь, откуда же здесь дева?

— Заря, – лаконически пояснил поэт.

— Ах, прошу прощения. «В дальний Сингапур вы уносились в гоночной машине»?

— Так, видимо, был воспринят мной тот автомобиль, –

объяснил поэт.

— Он был гоночный?

— Не знаю. Это лишь значит, что он бешено мчался.

Словно спешил на край света.

— Ага, так. В Сингапур, например? Но почему именно в Сингапур, боже мой?

Поэт пожал плечами.

— Не знаю, может быть, потому, что там живут малайцы.

— А какое отношение имеют к этому малайцы? А?

Поэт замялся.

— Вероятно, машина была коричневого цвета, – задумчиво произнес он. – Что-то коричневое там непременно было. Иначе откуда взялся бы Сингапур?

— Так, – сказал Мейзлик. – Другие свидетели говорили, что авто было синее, темно-красное и черное. Кому же верить?

— Мне, – сказал поэт. – Мой цвет приятнее для глаза.

— «Повержен в пыль надломленный тюльпан», – читал далее Мейзлик. – «Надломленный тюльпан» – это, стало быть, пьяная побирушка?

— Не мог же я так о ней написать! – с досадой сказал поэт. – Это была женщина, вот и все. Понятно?

— Ага! А это что: «О шея лебедя, о грудь, о барабан!»

Свободные ассоциации?

— Покажите, – сказал, наклонясь, поэт. – Гм... «О шея лебедя, о грудь, о барабан и эти палочки. .» Что бы все это значило?

— Вот и я то же самое спрашиваю, – не без язвительности заметил полицейский чиновник.

— Постойте, – размышлял Нерад. – Что-нибудь подсказало мне эти образы.. Скажите, вам не кажется, что двойка похожа на лебединую шею? Взгляните.

И он написал карандашом 2.

— Ага! – уже не без интереса воскликнул Мейзлик. –

Ну, а это: «грудь»?

— Да ведь это цифра три, она состоит из двух округлостей, не так ли?

— Остаются барабан и палочки! – взволнованно воскликнул полицейский чиновник.

— Барабан и палочки. . – размышлял Нерад. – Барабан и палочки. . Наверно, это пятерка, а? Смотрите, – он написал цифру 5. – Нижний кружок словно барабан, а над ним палочки.

— Так, – сказал Мейзлик, выписывая на листке цифру

235. – Вы уверены, что номер авто был двести тридцать пять?

— Номер? Я не заметил никакого номера, – решительно возразил Нерад. – Но что-то такое там было, иначе бы я так не написал. По-моему, это самое удачное место? Как вы думаете?

Через два дня Мейзлик зашел к Нераду. На этот раз поэт не спал. У него сидела какая-то девица, и он тщетно пытался найти стул, чтобы усадить полицейского чиновника.