Сатирикон

115…Мы слышим необычное мычание под капитанской каютой и как бы рык некоего чудища, желающего выйти на волю. Идем на звук и находим Евмолпа, который сидит, записывая стихи на обширнейшем пергаменте. Подивившись тому, что он нашел время в соседстве со смертью сочинять стихотворение, мы вытаскиваем его, а на его вопли отвечаем, чтоб в себя пришел. А он рассердился, что мешают, и «дайте мне, — кричит, — мысль завершить; не выходит концовка». Я на психопата этого налагаю руку, велю и Гитону подойти, чтобы вытащить на землю завывающего стихотворца.

Наконец-то справившись с этим делом, входим, скорбные, в хижину рыбаря и, кое-как подкрепившись намокшей в кораблекрушении пищей, уныло проводим ночь. На другой день, когда мы держим совет, в какую сторону нам податься, вдруг вижу, как подгоняемое легким переплеском волн несет к берегу тело человека. Подхожу, печальный, и увлажненным взором гляжу на вероломство моря. «А ведь его, — кричу, — ждет спокойно в каком-нибудь уголке земли жена, или сын, бурь не ведающий, или отец — ведь, конечно, оставил он кого-то, кого поцеловал на прощание. Вот она, мысль смертная, вот мечтания высокие. Глянь, каково человек плавает!» Я еще оплакивал незнакомого этого человека, когда волна выплеснула его на берег с лицом сохранившимся, и я узнал недавно столь грозного, непримиримого Лиха, простертого чуть ли не у ног моих. Теперь уж не удерживал я более слез, еще и в грудь себя ударил и раз и другой. «Где же, — говорил я, — теперь гнев твой, где твое самовластие? Вот лежишь ты добычею и рыбе и зверю. Ты, кто хвалился недавно своею силой и властью — от корабля столь великого и доски не имеешь после его разрушения. Что же, смертные, наполняйте высокими мечтаньями грудь вашу! Что ж, будьте расчетливы, на тысячу лет размеряйте богатство, обманом добытое. А он, верно, еще накануне заглядывал в расчеты своего имущества, назначал себе, может статься, и день, когда на родину вернется. О боги и богини! Далеко же лег он от намеченной цели! И ведь не одно только море такой веры для смертных. Того в бою обманет оружие, другой погребен своими же пенатами, рухнувшими за чистой молитвой. У того падение из коляски вышибает торопливую душу, ненасытного душит снедь, воздержного — голодание. Всмотрись — везде кораблекрушение! — Но тот, кто в водах погиб, погребения не получает. — А будто это важно, каким образом сгинет тело обреченное — в огне ли, в воде или так. Что там ни делай, а только к тому же все придет. — Так ведь звери дикие растерзают тело. — А будто лучше, чтоб пожрал огонь? Да не считаем ли мы его худшим из наказаний, когда на рабов разгневаны? Тогда не безумно ли — на все идти, чтобы ничего от нас не осталось за гробом? — И вот костер, рукою недруга сложенный, пожирает Лиха. А Евмолп, сочиняя могильную надпись, в поисках смыслов вдаль устремляет взгляд».

116. Исполнив долг, как положено, мы пускаемся в назначенный путь и через некоторое время взбираемся, взмокшие, на гору, откуда невдалеке видим селение, стоящее на высокой твердыне гор. Блуждая, мы не знали, что там, пока вилик какой-то не уведомил, что это — Кротон, город очень древний и некогда первый в Италии. А когда мы принялись разведывать пристальнее, что за люди населяют этот благословенный край и какого рода занятия они особенно поощряют после того, как богатство их потерпело от частых войн, «милые гости, — сказал тот, — если вы люди дела, перемените ваше намерение и поищите иной опоры в жизни. А если вы — люди более тонкого свойства и готовы непрестанно лгать, тогда у вас точно будет пожива. Потому как в этом городе не книжная страсть процвела, не красноречие поселилось, не скромность, не нравы чистые несут свой плод, нет, сколько ни видно людей в этом городе, все, скажу я вам, на две разделились части. Одни ловят, другие ловятся. В городе этом никто себя детьми не обременит, потому что у кого наследники, того ни на обед, ни в театр не пускают; отлученные от всех благ, эти таятся в сени позора. Зато другие, кто никогда не был женат и ближайшего родства не имеет, те высших достигли почестей, ибо их одних признают воинами, одних смелыми и надежными. В селенья вступаете, — сказал он, — подобные полям зачумленным, где нет ничего, кроме трупов терзаемых и вранов терзающих».

117. Проницательный Евмолп со вниманием отнесся к странным этим вещам и признался, что ему не отвратителен такой род обогащения. Я полагал, что старик шутит по легкомыслию поэтическому, но тут он: «О, когда б были мы оснащены прилично, то есть иметь бы нам одежду человеческую — великолепное орудие для придания веры обману, — тогда, Гераклом клянусь, не упустил бы я такой добычи, а повел бы вас немедля вперед к несметным богатствам». Тут я обещаю все, чего б он ни попросил, пришлось бы только по вкусу одеяние, этот спутник добытчика, и все, что когда-то принесло ограбление виллы Ликурга. Ну а на ежедневный расход даст матерь богов, которой нельзя не верить.