Сатирикон

123. Знаменьем сим ободрен, Мавортовы двинул знамена
Цезарь и смело вступил на путь небывалых дерзаний.
Первое время и лед не мешал, и покрытая серым
Инеем почва лежала, объятая страхом беззлобным,
Но, когда через льды переправились храбрые турмы
И под ногами коней затрещали оковы потоков,
Тут растопились снега, и зачатые в скалах высоких
Ринулись в долы ручьи. Но, как бы по слову чьему-то,
Вдруг задержались и стали в своем разрушительном беге.
Воды, недавно бурлившие, можно разрезать ножами.
Тут-то впервые обманчивый лед изменяет идущим,
Почва скользит из-под ног. Вперемежку и кони, и люди,
Копья, мечи и щиты — все валится в жалкую кучу.
Мало того — облака, потрясенные ветром холодным,
Груз свой излили на землю, и ветры порывные дули,
А из разверстых небес посыпался град изобильный.
Тучи, казалось, обрушились сами на воинов бедных
И, точно море из твердого льда, над ними катились.
Скрыта под снегом земля, и скрыты за снегом светила,
Скрыты рек берега и меж них застывшие воды.
Но не повержен был Цезарь: на дрот боевой опираясь,
Шагом уверенным он рассекал эти страшные нивы.
Так же безудержно мчался с отвесной твердыни Кавказа
Пасынок Амфитриона; Юпитер с разгневанным ликом
Так же когда-то сходил с высоких вершин Олимпийских,
Чтоб осилить напор осужденных на гибель гигантов.
Цезарь гордость твердынь еще смиряет во гневе,
А уже мчится Молва и крылами испуганно машет.
Вот уж взлетела она на возвышенный верх Палатина
И словно громом сердца поразила римлянам вестью:
В море-де вышли суда и всюду по склонам альпийским
Сходят лавиной войска, обагренные кровью германцев.
Раны, убийства, оружье, пожары и всяческий ужас
Сразу предносятся взору, и в этой сумятице страшной
Ум, пополам разрываясь, не знает, за что ухватиться:
Этот бежит по земле, а тот доверяется морю.
Волны — вернее отчизны. Но есть среди граждан такие,
Что, покоряясь Судьбе, спасения ищут в оружье.
Кто боится сильней, тот дальше бежит. Но всех раньше
Сам народ — плачевное зрелище! — смутой гонимый,
Из опустевшего града уходит куда ни попало.
Рим упивается бегством. Одной Молвою Квириты
Побеждены и бегут, покидая печальные кровли.
Этот дрожащей рукой детей за собою уводит,
Тот на груди своей прячет пенатов, в слезах покидая
Милый порог, и проклятьем врагов поражает заочно.
Третьи к скорбной груди возлюбленных жен прижимают
И престарелых отцов. Заботам чуждая юность
Только то и берет с собой, за что больше боится.
Глупый увозит весь дом, и прямо врагу на добычу.
Так же бывает, когда разбушуется ветер восточный,
В море взметая валы, — ни снасти тогда мореходам
Не помогают, ни руль. Один паруса подбирает,
Судно стремится другой направить в спокойную гавань,
Третий на всех парусах убегает, доверясь Фортуне…
Но не о малостях речь! Вот консулы, с ними Великий,
Ужас морей, проложивший пути к побережьям Гидаспа.
Риф, о который разбились пираты, кому в троекратной
Славе дивился Юпитер, кому с рассеченной пучиной
Понт поклонился и с ним раболепные волны Босфора —
Стыд и позор! Он бежит, оставив величие власти.
Видит впервые Судьба легкокрылая спину Помпея.