Саттри

Из шкурной шкатулки она вынула чугунную баночку и поставила ее на стол, на подставочку. Вынула маленькую спиртовую горелку, и наполнила ее из бутылки, и зажгла ее, и поставила под котелок. Развернула и расстелила черную ткань, и поставила на нее всякое, и, казалось, задумалась о том, что это такое. Кровавый агат с просверленной в нем дырочкой, треснутый и желтый зуб, который мог быть кабаньим клыком, жестяная коробочка, слишком маленькая, чтобы держать в ней что-либо христиански полезное. Каждого предмета она коснулась по очереди. Посмотрела на Саттри. Обмякнув, тот сидел на стуле, упокоив руки у себя на бедрах изнутри. Он чувствовал, как у него в позвоночнике оседает легкий покой. Рассматривая этот расклад, ища воздействий скрытых в нем систем, он ждал, чтоб она достала свой кисет костей, поглядеть, что за конструкция из них ему выпадет, их роршахов текст, узор на ковре. Фигура, поднятая с пола пещеры, на котором анахронистично сопоставленными валялись старые окаменелости, таксонные нелепости и враги порядка. Но извлекла она старый пузырек, выдутый вручную, в котором содержалась маслянистая мазь, и, похоже, переключилась теперь на снадобья: накладывала ложечкой какой-то мрачный порошок из жестянки в горшочек, где масло начало дымиться и плеваться, воняя жареным навозом.

Саттри вроде бы не встревожился. Она раскрыла ладонь, в которой держала кусок кости, и положила кость себе под язык, а крохотную ладошку поместила Саттри на глаза, поверх одного, другого. Он ощутил легкое покалывание у себя в загривке, глаза расфокусировались. В расслабленности своей откинулся назад и наблюдал за очертаньями свечных пламен на потолке. Она занялась своими растирками. Вычерпывая насмерть с подноса ложечкой крапчатого слизня, раскрашенного, как оцелот, тягучего и липкого. Беловатую пасту. Мурлыча тихонькую тренодию своему хитрому ремеслу. Сказала: никакому обычному огню не умучить протейку. Доставая дымящуюся пакость из горелки, она помешала ее ложечкой и задула синий огонек, и снова поставила котелок на подставку. Рукам ее нет дела до жара. Ее движенья скоры и уверенны. Сплюнула сквозь кольцевую жабку в стеклышко от часов, и пальцем смешала пасту из чего-то унылого, и нагнулась помазать большим пальцем ему веки. Затем снова встряхнула котелок и ложкой нагребла из него пакость, и с размаху поднесла ему.

Рот открой, сказала она.

Горячо.

Под пальцами у него рука, которую он остановил, была все равно что кусок черной морской пенки. Анероидные кости, птичьи полые. Читать перемены погоды у тебя в сердце.

Посмотри на меня сюда, велела она.

Холодные шары с кровавыми перепонками. Темные и отягощенные веки обвешаны жировиками.

Открой рот.

Он открыл. Она сунула ложку ему к задней стенке горла и опрокинула ее груз ему в утробу. Безвкусная жижа, утрамбованная с жестким песком. Он проглотил. Она села и откинулась наблюдать. Кивая при этом. Саттри почувствовал, как его начало подташнивать. Он следил за ее глазами и ртом, но слова казались отделенными. Говорила она о котяре, сплошь черном. Найди кость, что не сгорит. Саттри уже почти забыл о пасте у себя на веках и потянулся к глазам, недоумевая, что это их застит, но она остановила его руку. Он содрогнулся от цепкости кашицы. Скорпионова пыль, лягушачья пудра в чушкином молоке. Срать будешь сквозь игольное ушко с тридцати шагов. На задах его мозга раскручивались отрывки грезы. Он подтянулся и посмотрел на старуху. Та за ним наблюдала, как будто он был чем-то в склянке.

Что? спросил он.

Она не сказала, да и вообще никаких вестей не было в тех вылинявших глазах.

Что мне делать?

Ничего тебе не делать. Тебе скажут.

Ты мне скажешь?

Нет.

По нему прокатился вал тошноты. Он вознамерился что-то сказать об этом, но все прошло. А затем накатил еще один. Скрутило его до дрожи, и желудок подскочил вплоть до диафрагмы.

Нехорошо мне, сказал он.

Не смей блевать.

Кажется, придется.

Она взяла его запястье паучьей рукой и нацелила на него взгляд. Не смей блевать, повторила она.

Мне нужно прилечь.

Она оттолкнула стул, ничего не сказав, и поднялась, и взяла его за плечо. Он осоловело встал. Его могуче тянуло блевать.