Саттри

Хэррогейт сидел у печки с кучкой черных, все они были пьяны или трудились над этим. Когда Хэррогейт повернулся и поднял голову, Саттри увидел, что и сам городской крыс уже пошатывается.

Как тебе, к черту, удалось так быстро надраться? спросил он.

Виски пил, вот как. Хлебни проклятущего сам, Сат. Дай ему выпить, Клео.

Мосластый черный с зубами врастопырку протянул квартовую банку из-под пикулей, полуполную самогонки. Саттри отмахнулся.

Где Руфус?

Нет его тут.

Это я вижу.

Я говорила этому дурню не давать ему нисколько виски, произнесла у него из-за спины миссис Руфус, приглушенно взвизгнув.

Я ж ему в глотку насильно не заливал, ответил темный карлик у печной дверцы.

Саттри огляделся. Ну и нахуй, сказал он.

Что это за кошак? спросил смуглый веснушчатый полукровка. Мелкий череп, весь в обрезках медной проволоки.

Он клевый, дядя, клевый он, сказал Хэррогейт, легко влившись в то, как оно тут принято.

Саттри повернулся и вышел. Дверь за собой он затворил и прошагал по гаревой дорожке мимо свинарника, пара рыл обрабатывала ячеи ограды, стараясь уловить его дух. Длинные уши загибались, бледные глаза наблюдали из своих угодий перемерзшей трясины. Он выбрался на дорогу и по виадуку двинулся в городок. Падал легчайший дождик сажи, и вокруг него вдруг вспорхнула горсть мелких птичек, со слабым скрежетом перемещаясь по злющему воздуху. Саттри посмотрел вниз, как вихрится ручей черной воды, на серые панели фестончатого льда. Двинулся дальше к городку, миру бесцветному в этот зимний день, где у всего тот зернистый вид старых пленок, а здания высятся в неясность пророческую и проникновенную.

Он прошел вверх по Центральной, ссутулясь и сунув руки поглубже в карманы. Безглазый нищий, от холода растерянный, сидел на опустевшей праздничной улице и распевал кантику своей вечной ночи, и тянул юродивый свой замерзший коготь за тем, что б ни перепало ему в смысле подаянья. Саттри отхаркнул и цыркнул сгустком слизи на заколоченную витрину магазина и двинулся через дорогу. При этом взгляд его упал на проездной жетон в канаве. Нагнулся за ним. Мелкая латунная монета, проштампованная буквой Н. Он перешел через дорогу и заскочил в открытую дверь стоявшего трамвая, кинул жетон в стеклянную клетку и прошел дальше по салону. Водитель наблюдал за ним в зеркальце. Саттри втиснулся на холодное кожаное сиденье и выглянул наружу.

Над лавками загорались огни, вон неоновая вывеска, внезапные жалкие блесточки против сине-серых сумерек. А вон легендарная мешанина в витрине ссудной кассы. Дверь клацнула и нишкнула, закрывшись, и трамвай дернулся вперед. Бледные купола света в верхних рядах полукруглых окон пожелтели. Сиденья в передней части салона оставались незаняты, однако двое черных свисали каждый на одной руке, словно гиббоны, с хромированного поручня над головой и покачивались с набираемой скоростью. Пяткой ладони Саттри прочистил окошечко в обледенелом стекле и выглянул на немногие фигурки, удалявшиеся по тротуарам. Его сограждане в этом осажденном зимой городе. Его собственную печальную физиономию в стекле омыла проплывшая стойка жаркого неона. Он прислонил лоб к холодному окну, глядя, как пешеходы с трудом перебираются от лужицы к лужице фонарного света, влача за собой пряди пара, согбенные фигурки, по пути домой. Он чуял запах старого лакированного дерева скользящей рамы и латуни задвижек. Трамвай сбросил ход, снова дернулся. Ниже проезжали машины, сминающий шелест шин по кирпичу. Назад отваливались здания. Ехали по мерзлой заливной низине, лунной, голой, исчерченной окаменелыми собачьими следами. Под огнями рекламных щитов расползались созвездия слюды.

Плоскими прогибами от столба к столбу мимо раскачивались осветительные провода, и в желудке у него яйцом ехало одиночество.

Лязгнул колокольчик. Этот ископаемый корабль со скрежетом приостанавливается. Люди шаркают наружу через складывающуюся дверь. Влажный пневматический шип, снова клацает и приходит в движение. Ваше лицо среди бурых пакетов, старушка. Ждет перехода. Моргает при смене этих полупустых кадров, хлопающих мимо. За ними в желтосветном домашнем окне – два лица, обращенные друг к другу и вечно в некой домашней превратности. Споро перемещенье его, кто обращает этих невинных в окаменевшую историю.

Они проскочили мимо опустевшего парка, аллеи аттракционов, колеса обозрения, что, словно выгоревшая арматура, стояло черное и холодное против дальних уличных фонарей. Трамвай поддал ходу у кирпичной стены и погрохотал по переулку, где мимо окон мелькали посылы нахуй, накарябанные мелом, уже смытые дождем, в потрескивающем голубом стробоскопе от токоприемника. Они прокатились сквозь долгий трампарк и встали на остановке с потускнелыми огнями.

Конец линии, кореш, крикнул назад водитель.

Я с вами обратно в город поеду, ответил Саттри.

Ну так придется подойти сюда и жетон в кассу опустить.

Я думал, за один жетон можно сколько угодно ездить.

На этом маршруте – нет.