Саттри

Конечно, аварии и похуже бывали. Лет десять назад в Филадельфии паровоз Пенси[17] с рельс сошел, там от горячей буксы ось сломалась, несколько вагонов в мост закинуло и общим числом восемьдесят человек убило. Худшие аварии – это гармошки. Один вагон в другой въезжает и просто сгребает всех с сидений, а в конце месит их в одну большую лепеху. Ну и, конечно, мосты и эстакады. Помню, два поезда выехали на двухколейную эстакаду где-то в Кентаки, друг другу навстречу катились, и только-только поравнялись, как вся эта штука просто сложилась да в реку ухнула. Эстакада, паровозы, тендеры, вагоны, люди. Всё. Блям. Тогда еще почти все эстакады-то просто из дерева строили. Вагоны были тоже деревянные, и в них стояли буржуйки, где-то такие же, как эта вот, а при аварии они опрокидывались и вагоны поджигали, и все внутри у них сгорали. Говорю тебе, в те дни ездить на поезде было такое занятие, что еще поразмыслишь, стоит ли.

Старик тяжело поднялся с койки, и открыл печную дверцу, и подбросил в нее угля из совка, и снова сел. Исподом одной костяшки пальца промокнул себе под носом. Снаружи почти стемнело, у верхнего ленточного окна появился и заныл кот.

Там ты не влезешь, балбес, крикнул ему старик. Подойди к двери, как все остальные.

В юности-то мне все было без разницы, продолжал он. Все в мире мне было трын-трава. Ловко так устроился. Куда глаза глядят податься сроду не хотел.

Как же ты тут-то оказался?

А я еще и не оказался. Ловко так себе бродяжил. Еще в тридцатых. Никакой работы не было, хоть ты что умей делать, без разницы. Как-то ночью ехал по горам в Колорадо. Посреди зимы дело было, и холодрыга страшная. А у меня щепоть табаку всего, хватит курнуть на пару раз. А я в таком вагоне для скота еду, у которых стенки из реек, и хожу по нему взад-вперед, как собака, стараюсь найти такое местечко, куда ветер не будет задувать. Но вот забился наконец в угол, и свернул себе покурку, и подкурил, а спичку выбросил. А в полу там что-то такое было, как трут, и оно занялось. Я вскочил и давай его затаптывать, а оно только пуще разгорается. И двух минут не прошло, как весь вагон в огне. Я к двери, и сдвинул ее, а мы как раз по склону такому вверх едем по горам в снегу, и луна там на нем, и все такое синее на вид, и тишь просто смертельная повсюду, и только старые черные сосны мимо. Я спрыгнул и приземлился в сугроб, и я сейчас тебе такое скажу, что ты решишь, будто это у меня причудь, но это как есть вся божья правда. Это в девятьсот тридцать первом было, и, если я даже до ста лет доживу, думаю, что ничего и близко такого красивого не увижу, как тот поезд в огне, что едет в гору и за поворот, а пламя там снег освещает, и деревья, и ночь.

* * *

Они клевали носами и дрожали в запотевшей машине, пока снаружи нависала серая заря. Стонали, и шевелились, и спали. Где-то посреди ночи Шарп проснулся от холода, без куртки, и вылез размяться в переулке, собрать обломки ящиков и бумагу. Джейбон вскинулся на переднем сиденье. Что такое? сказал он.

Сколько времени, Джим?

У меня часов нет. Откуда этот дым?

От костерка вот.

Джейбон приподнялся и глянул за спинку сиденья. На полу машины Шарп развел костерок и держал теперь над ним руки. Джейбон перегнулся и протянул к теплу свои. Следи там за ногой Кочана, сказал он.

Шарп поколыхал костлявое колено.

Эй, Кочан, вынай ногу из огня.

Кочан ошалело вскинулся и осел снова.

Лучше б, наверно, окошко приоткрыть, а? сказал Джейбон.

Они ухмыльнулись друг другу в дыму и поверх пламени.

Я счас всю жопу себе отморожу. Сколько времени, как прикидываешь?

Не знаю. А во сколько светает?

Бля, да откуда я знаю. Ты уверен, что они в пять открываются?

Ага. Много лет открывались.

Шарп всматривался в иссиня-черную ночь, здания голые и высокие, редкие уличные фонари в кольцах тумана.

Дымновато тут становится, сказал Джейбон.

А у Саттри часы есть?

Нет. Вроде нет. Он нагнулся посмотреть. Саттри дрых под рулем, сложив руки между колен.

Шарп открутил заднее окно. По машине черно клубился дым.

Кочан приподнялся и пьяно и заспанно посмотрел на Шарпа. Что такое? спросил он.

Ждем этого пива в пять часов.

У нас машина, блядь, горит.

Согреться пытаемся, Кочан, сказал Джейбон.

Кочан перевел взгляд с одного на другого. Вы, сучье отродье, совсем сбрендили, сказал он. Распахнул дверцу и вывалился в переулок.

Джейбон вышел с другой стороны. Пошли, Шарп. Погуляем тут немного, пока совсем не околели.

Гляньте, не найдется ли где еще дровишек.

Саттри проснулся и выглянул в окно. По переулку проехал мусоровоз. Он сел. В машине он был один. Открыл бардачок, пошарил внутри и вновь его захлопнул. Поискал ощупью под сиденьем и посмотрел сзади. Почернелой коркой на горелом резиновом коврике лежали остатки костерка. Он глянул вдоль переулка. Его трясло от холода.

Окоченело выбрался он наружу и захлопнул дверцу. В сумраке уже начали ездить машины, фары буровили мимо в бледных саванах. В хромых огнях проковыляла собака. Саттри сунул руки поглубже в карманы, и нахохлил плечи, и двинулся к улице.