Саттри

Ночь холодна и становится холоднее, туман надвигается по улицам угрожающе. Гибельные шевеленья под ногами, зримо подымается из пробитых крышек канализационных люков нечистое дыханье. Мимо ночным зверем движется поливальная машина, пощелкивает барабан ее щетки. На улицах взбухает чернильная вода, повторяя фонари на столбах в обманчивых розетках, что вгибаются и скользят в омыве, словно лучевики, бледные фосфористостью на полночном море. Подметальщики гонят метлами мусор вдоль затопленных канав, их желтые дождевики ярки от влаги. Они вскакивают на грузовик и едут с метлами наперевес, будто фигуры из лакированного воска, словно назидательные гномы. Ночные огни гостиницы сияют позади задвинутых жалюзи, и щелястые узоры на машинах у края тротуара придают им вид маломерных суденышек на якоре с обшивкой внакрой. Там на зимних улицах еще улепетывают сквозь падающую сажу несколько пепельных человекообразных. Над ними очерк города – колоссальная орда реторт и перегонных кубов, выстроившихся супротив беззвездного неба. Беспокойно спящий, доживешь ты до того, что увидишь, как город, где родился ты, снесен будет до последнего камня.

Саттри слышал, как люди обсуждают его череп. Если б он только мог себя видеть. Голова его полуобрита и сера и онемела от новокаина. Старый врач с кровоостанавливающим зажимом и иглой зашил ему череп. Саттри по-прежнему в уличной одежде, один рукав отрезан, она заляпана и воняет кровью, пивом и говном. Медсестра сидела, положив его локоть себе на колени, и хирургическими щипцами вытаскивала осколки стекла и выкладывала их на стальной поднос.

Проснулся он в белой комнатке. Поздний вечер. Птичьи тени – косые на стене. Он поднял голову и огляделся. Два голубя на подоконнике ерошили себе перышки. Вид на запад, холодный зимний свет солнца. Неумолчный за шумом машин на улицах, громыхал медленный накат прибоя. Голову ему закутали бинтами, а рука болела. Он приподнял ее. Один палец забинтован и покоится в алюминиевой держалке. Кисть его разделилась на две кисти бок о бок, обе увечные. Он моргнул, и они воссоединились. Кэллахэн, сволочь ты, сказал он. Откинулся на подушку и уснул.

А когда проснулся снова, увидел, что он не в комнате, а в палате. Ширму от его кровати отодвинули, и теперь ему видно много людей на таких же кроватях, как его, вдоль по всему длинному залу. Пора ночная, на потолке горели желтые лампочки. По палате шла нянечка с тележкой, собирала подносы после ужина. Ему приходилось постоянно моргать, чтобы все оставалось упорядоченным и обособленным. Казалось, он в доме престарелых. Железные кровати, наполненные серыми восьмидесятилетними, сгорбленными и харкающими, и пялящими глаза-бусины друг на друга, как параноики.

Саттри попробовал приподняться на локте, но у него болела грудь. Его перебинтовали до подмышек, и перед глазами у него возник образ погребальных свивальников в этой самой палате среди умирающих. Он попробовал сосредоточить взгляд. Дабы увидеть единственного человека в палате, кто выглядел так, будто жить ему осталось не считаные дни. Его пробило холодным потом. Пощупал себе голову. Под полотенцами смертельная травма мозга? Попробовал вспомнить таблицу умножения, а это наполнило его половыми воспоминаниями, отчего он снова с улыбкой откинулся на спину. Поспал и во сне снова увидел своих друзей, и они шли вниз по течению грязного разлива вод, Бочонок и Городской Мыш, Джейбон и Медвежатник, Черпак и Свалка, Джей-Ди Дейвис и Эрл Соломон, все смотрели на него, а он стоял на берегу. Они осторожно поворачивались в своем резиновом каноэ, слегка покачиваясь на широких и клейких водах, ноги их впивались в днище этой штуки перепончатыми желтыми следами. Они пасмурно скользили мимо. Из бессветной отступающей зари, мимо бледной дневной звезды. Туман еще непроницаемей затянул их фигуры, ушедшие по тому пути, что грустней, духовными морями через Каровое озеро Ахерон. Со скалы в реке он махал им на прощанье, а вот они ему в ответ не махали.

Наутро старики с первым светом привстали и пустили слюни. По палате прошли две нянечки с подносами завтрака. Одна, по имени мисс Олдрич, с улыбкой склонилась над ним и снова ушла. Эмалированная табличка с именем. Белое крахмальное платье похрустывало, как листовое железо, а ботинки на резиновой подошве ступали бесшумно, как мыши.

Саттри изъяли из его окровавленной одежды, и обмыли, и уложили в чистом грубом белье. Мисс Олдрич помогла ему пройти по длинному коридору, старики яростно наблюдали со своих кроватных рядов по обе стороны. Ее мягкая грудь у его локтя, пересекая от одной полосы к другой переплетной полосе света утреннего солнца, где тот падал сквозь зарешеченные окна. Он постоял в бетонной комнате, выкрашенной в белый, и мучительно пописал несколькими каплями в старомодный писсуар, и вышел снова. Она ждала его. Сделали свои дела? спросила она, улыбнувшись.

Немножко.

Номер два или номер один?

Саттри не мог вспомнить, чему соответствовали цифры. Пи-пи, ответил он. Чувствовал себя при этом совершенно глупо.