Саттри

Она взяла его за локоть, помочь дойти обратно до кровати.

Я и сам могу добраться, сказал он.

Я знаю.

А.

Вам не стыдно?

Чего?

Что ввязались в такую ужасную драку. Вы себя в зеркало не видели, правда?

Саттри не ответил. Что у меня с головой? спросил он.

Вы ее разбили.

Разбил?

Да.

Все плохо?

Нет. Ну, не хорошо. Она проломлена.

У меня все двоится.

Пройдет. Вот.

Саттри попробовал забраться на кровать безболезненно. Черт, сказал он. Бережно сел. Сколько ребер?

Три.

Кто тут еще?

Вы имеете в виду дружочков своих?

Да.

Никто. Большинство их подлечили и забрали в тюрьму. Некоторые сбежали, думаю. Вы готовы немножко позавтракать?

Наверно. А готов?

Почему ж нет.

Она принесла ему поднос с миской овсянки с молоком и чашкой разбавленного кофе.

И все? спросил он.

И все.

Она взбила ему подушки, помогла сесть. Мыльный аромат от ее волос и ее грудь, поперек задевшая ему глаз.

Предполагаю, это Ноксвиллская общая? сказал он, нюхая кашу.

Она улыбнулась. Значит, вы даже не знаете, где вы.

Разве нет?

С чего вы решили, что вы в Ноксвилле?

Ладно вам.

Да. В Святой Марии дают вареные яйца. Но там для этого нужно сперва помолиться.

Она поднесла руку ко рту. Ой, сказала она. Вы ж не католик, правда?

Меня расстригли. Это на вкус – как мокрая набивка матраса.

Но вам же нравится?

Так себе. Слушайте, а что это за палата? Похоже, сюда запирают опасных неизлечимых.

Просто палата. Большинство наших пациентов – люди постарше.

Постарше? Да здесь нет никого младше девяноста. Что с ними делают, сбрасывают их сюда помирать?

Да.

Понятно.

Все они нуждающиеся. Некоторых сюда привозят из домов престарелых, когда им становится слишком худо. Такой себе опыт.

Это уж точно.

Вы стали вполне сенсацией.

Где, среди заключенных?

Нет, дурашка. Среди медсестер.

Она принесла ему утреннюю газету, но он не смог сосредоточиться на шрифте. Она подвинчивала ему старую металлическую кровать, ходя вокруг и заигрывая с ним, и хорошо пахла. Рассказала ему о своей жизни в общаге для медсестер, ее широкое лицо исполнено шутливости. Жила она в комнате старого морга, вместе с другими медсестрами на практике. Под две ножки всех кроватей подкладывали кирпичи – бетонный пол был скошен к сточному желобу. На ужине она привела свою подружку, коренастую и грузную нянечку, дав ей наставление хорошенько о нем заботиться.

Только не забывай, я его первой углядела, сказала она. Подмигнула Саттри. Завтра увидимся.

Но с паденьем темноты он встал и ушел. Проковыляв по коридору в ночной сорочке мимо храпевших стариканов и за дверь в конце. Там небольшой тамбур. Сквозь армированное стекло заглянул в вестибюль, где за конторкой сидела ночная дежурная сестра. Саттри повернулся и снова одолел палату, к двери в другом ее конце. Там коридор дальше, тускло освещен. Он наткнулся на умывальню и чулан, где с колышков над ведрами со швабрами и кувшинами с химикатами свисали белые халаты и куртки санитаров. Быстро оделся в первое попавшееся и посмотрелся в стекло. Раненый смерд.

Он обнаружил дверь в главный вестибюль больницы и двинулся к свету у входа, а оттуда в ночь. Спустился по улице к Центральному проспекту и пересек дорогу в «Рашперную на углу». Пальцы в старых черных ботинках, которые он раздобыл, смяло так, что он едва мог идти.

Странным привидением вступил в сумрак маленькой таверны тихим субботним вечером. Большой Трах встал и с подчеркнутой заботливостью помог ему сесть в кабинку, они с братьями Клэнси прикидывали, что он единственный выживший при бунте в дурдоме, при восстании мороженого, и только потом они склонились к нему выслушать о его испытаньях.

В лавке он взял кварту молока и, взяв бутылку подмышку, двинул напрямки через зимние сумерки, по замусоренной отмели к реке и домой. Уснул ненадолго, кто-то постучался к нему в дверь.

Что такое?

Ты там еще не помер?

Нет.

Не видал тебя нигде. Прикидывал, что помер.

Я в норме.

Он лежал в темноте, слушая, как за дверью сопит сбрендивший железнодорожник. Старик что-то бормотал, но Саттри не мог разобрать.

Что? крикнул он.

Тот сморкался.

Саттри встал и пошарил по столу, нашел спичку и зажег лампу, и подошел к двери в трусах и свитере, который надевал, ложась в постель.

Здаров, сказал старик.

Заходи.

Ты в постели был?

Ничего. Заходи.

Старик неуклюже вступил внутрь в своей полосатой робе, тень подскакивала и тревожно маячила у него за спиной. Холодно тут, сказал он.

Саттри поставил лампу на стол и подошел к печке поворошить кочергой пламя.

Что у тебя с головой?

Стукнули полотером.

Да что ты?

Сколько времени?

А ты что, не слышал, как прилетает?

Нет. Который час?

Он вытягивал цепочку, озирая полутемную каютку. Что затеваешь?

Как раз домой шел. Подумал, лучше загляну тебя проверю, раз не видал тебя и все такое. Думал, ты у меня тут помер.

Вы со старым Хупером просто два сапога пара. Ни о чем другом ни тот ни другой не можете толковать, только о смерти. Вы что с ним делаете, рассиживаете и друг друга подбадриваете?

Ох нет. Я его вижу все реже и реже. Человек как до моих лет доживет, так и думает немножко о смерти. Это ж естественно.

Что, умирать или думать об этом?

Что делать?