Сауна

- Что ты бормочешь там?

- Это я про себя. Ну, а что насчет нечистой силы?

- Еще позавчера утвердили смету. Прихожу с утра к Строганову. Все как по маслу, обмениваемся фальшивыми пасхальными улыбками - и тут звонок по телефону. Он слушает, говорит в трубку: "Да, конечно" и сообщает мне, что на Черном море снимают какой-то производственный фильм. Социальный заказ. Начальник завода страдает на фоне дендрария. Ты представляешь? "А вам придется ехать в Прибалтику. Подправьте соответствующие места в сценарии и действуйте". Как тебе это нравится?

- Нравится.

- Что? - Колька почти кричал. - Что тебе может нравиться?

- Прибалтика.

- Я тоже люблю все курорты Советского Союза, а также Средиземноморья. Но я же всем наобещал Черное море.

- Я думаю, никто не огорчится. Лучше скажи, кто в роли Карамышева?

- Твой хороший знакомый, - Колька замялся, как студент перед провалом экзамена.

- Кто конкретно?

- Твой Молчанов, - содрогнувшись, произнес Буров.

- Как? - пораженно воскликнула Марина и добавила: - Буров, ты свинья.

- Не закипай, - заныл Колька. - Я ему обещал уже давно. Ты что потерпеть не можешь? Всего одна интимная сцена.

- Скажи, за что богу было угодно познакомить нас? - гнев Марины утихал. Она ругала Бурова уже по инерции, вдруг ощутив, что Молчанов ее волнует примерно так же, как сход ледников где-нибудь в Гренландии.

- Ругай меня, только сыграй, - голос Бурова повеселел. - Убедила едем в Прибалтику.

Марина положила трубку, и ее взгляд упал на столик, где остывал недопитый кофе.

Сахарницы не было.

Яркая внешность тридцатитрехлетней Жозефины Подольской, нынешней подруги Бурова, в сочетании с дипломом ВГИКа была той блесной, на которую дружно клевали мужики-режиссеры. Это был ее четвертый фильм, но дальше ступеньки помощника режиссера она не смогла взобраться по творческой лестнице. Видимо, диплом обещал остаться ее высшим достижением. Все прочие взятые высоты относились к сфере интимной жизни и имели слабую связь с фильмами, потому что по завершении съемочного периода режиссерские дуэты с участием Жозефины распадались так же стремительно, как элементы из нижней части таблицы Менделеева.

Перед отлетом в Ригу в аэропорту создалась нервозная обстановка Жозефина опаздывала.

Худощавый джинсовый Колька Буров яростно грыз спички и заплевывал чистый пол перед галереей посадки.

Оператор Дан Григориу подзуживал:

- Ей нужно немало времени, чтобы проститься со всеми своими друзьями. Пошли в самолет. Прилетит завтра твоя зефирная Жозефина. Или приедет поездом вместе со всеми остальными.

Буров угрюмо цедил сквозь зубы:

- Глаз выбью - как тогда снимать будешь?

Буров пребывал в ранней стадии увлечения, когда ничто не может заменить материальное присутствие интересующего предмета.

Марина улыбнулась - Буров был по-детски капризен. Он не любил, когда что-то шло вразрез с его планами. Тогда он непременно начинал злиться, отпуская тормоза.

- А ты что хихикаешь? - почти закричал на нее Буров и осекся - в здание аэропорта вошла курносая Жозефина. Она хищно оглядела помещение и, определив направление, потащила тяжелый рыжий чемодан. Приблизившись, она без тени смущения сказала:

- Слава богу, успела.

Буров смотрел на нее зверем, который долго умирал от голода, и вдруг увидел стопроцентно гарантированную добычу, но оторопел, не зная, за какой кусок приняться.

- Не испепеляй меня своим немым укором, - строптиво бросила Бурову Жозефина. - Здравствуйте, Вера Богдановна, - отвернувшись от Бурова, она поздоровалась с гримершей. - Дан, оттащи мой багаж, - подарила оператору почти журнальную улыбку.

С Мариной они обменялись холодноватыми кивками. Вероятно, Буров слишком восторженно говорил о ней, и первая статс-дама, очевидно, усматривала в ней потенциальную соперницу.

- Вперед - и с песней! - пророкотал волосатый Лев Свиркин, композитор фильма, увязавшийся с ними, потому что еще не бывал в Прибалтике. "Шум Балтийского моря, пение прибрежных песков помогут мне найти верную ноту, и тема любви прозвучит свежо, как предрассветная песня соловья", произносил Лев в кабинетах, где решалась судьба его поездки. В кабинетах сидели бюрократы, видавшие и более беспримерные образцы творческой наглости, но они внимательно смотрели на сильные, поросшие курчавыми волосами руки композитора. Эти руки яростно сжимали душный воздух затхлых, далеких от музыки бюрократических кулуаров, и ответственные лица понимали, что в случае отказа необходимая нота будет извлечена из них, и она может стать лебединой в их жизни.

К самолету Марина и Молчанов шли рядом, не произнося ни слова. Они даже не смотрели друг на друга, но чувствовали, что между ними протянулась тонкая напряженная нить. Марина вдруг подумала, что Буров инспирировал сценарий об их истории. По ней промчался импульс возмущения, который, впрочем, тут же исчез. Она вспомнила, что Колька клинический интриган, и это ее успокоило.