Саван алой розы (СИ)

И тотчас отметил, что после этого разговора Соболев как будто чуть расслабился. Безусловно, ему было важно знать, что дневников Аллы Соболевой никто, кроме Кошкина, не читал, и что Кошкин именно что услужить ему пытается из личных своих мотивов. Эдакий стиль общения – сделка, выгодная для обоих – Соболеву как раз был близок и понятен. Оттого и расслабился.

И Кошкин, конечно, намеревался извлечь для себя пользу из этой дружбы в будущем – но имел надежды и прямо сейчас кое-чего добиться от Соболева. Пусть не для себя, но для дела, которое и впрямь становилось все более непростым.

– Ваша супруга – Юлия Михайлова, – заговорил он как будто невзначай, – вы сказали, она не сомневается в вине Нурминена. Отчего, позвольте полюбопытствовать? Женщины более чувствительны, это я понимаю. И все же, быть может, Юлия Михайловна располагает фактами относительно его вины?

Сам Кошкин имел разговор с Юлией Соболевой вот только, вчера, но разговор не сложился: «тяжелый характер» банкирской жены проявил себя в полной мере. Да Кошкин и не для допроса ее вчера приезжал. А вот что расскажет Денис Васильевич, было любопытно.

Тот расслабился еще больше. Оставил в покое свою трость и даже пригубил чай, принесенный секретарем. Ответил вполне благодушно.

– Нет, что вы, Степан Егорович, какие факты? Юлия, сдается мне, и в глаза-то этого садовника не видела. Дело в другом… – Соболев замолчал, будто раздумывая, говорить или нет, а потом пожал плечами и смело продолжил. – Не стану делать из этого тайны: в полицейский отчетах все равно все есть, да и в дневниках матушки вы, должно быть, уже прочли?

Он глянул на Кошкина, но тот не торопился подтверждать либо опровергать догадку.

Дневники Аллы Соболевой Кошкин прочел полностью, не один раз, однако, история, которая могла бы быть отражена в полицейских отчетах, имелась там всего одна – в августе 1866 года. Соболев о ней говорит? Или еще что-то было?

Александра Васильевна ведь отдала ему лишь первую часть дневников – остальные вроде как не привела в должный вид.

Все это пронеслось в голове Кошкина мгновенно и на лице, хочется верить, не отразилось. Он с интересом внимал Соболеву.

– Это произошло ровно десять лет назад, в доме Бориса Бернштейна, брата моей матери. Случайно ли, но именно на этот день пришелся Йом-Киппур – иудейский праздник. День искупления, покаяния и отпущения грехов. Судный день, как они его называют. Бернштейны уже третье колено, как крещены кто в лютеранстве, кто в православии, но женятся сплошь на иудейках и… по правде сказать, многие обычаи прошлого сохранили. Полагаю, они праздновали, оттого и собрались под одной крышей. Бернштейны-родители к тому времени уже давно упокоились, как и старший их сын: главой семьи считался младший. Племянник его, сын покойного брата с семьею, погостить приехал. Он-то первым и услышал шум в гостиной среди ночи. Спустился и был убит выстрелом в упор. Старший боролся, пытался защитить женщин да детей. Сынок его пятнадцатилетний, Марик, даже напал на одного и вроде как ранил. Убили обоих. Марик на руках матери скончался, отец его у докторов в клинике кровью истек. Слуг их, кто на подмогу бросился, двоих ранили, одного убили. Нелюди даже женщин не пожалели: молодая жена племянника детей укрыла, а сама в суматохе шальную пулю поймала. Выжила, но долго болела после и скончалась через полтора года. А спустя пару недель напали и на мой дом – тоже ночью. По счастью, дворник спугнул, дал отпор – никто не пострадал, только перепугались до смерти. Особенно Юлия. Грабители сбежали, их так и не нашли с тех пор. А я, признаюсь, покой потерял. Стал затворником: лишний раз никого из домашних из дому не выпускал. Ставни велел запирать что днем, что ночью. Спал с револьвером под подушкой. Какие уж тут визиты и выезды… А Саше, сестре, как раз шестнадцать исполнилось, золотые годы, которые она взаперти провела по моей прихоти.

Кошкин слушал не перебивая, внимательно и хмуро. Ничего подобного в дневниках точно не было. Да и не мудрено: повествование Аллы Соболевой обрывалось несколько раньше 1884 года, когда произошла трагедия в доме Бернштейнов.

А Соболеву слова давались нелегко: то и дело бугрились желваки на челюстях, а глаза становились жестокими и злыми. Трагедии он не забыл. Вероятно, прекрасно ее помнила и Юлия Соболева – и, возможно, увязала события десятилетней давности с убийством свекрови.

Да Кошкин теперь и сам не поручился бы, что это не так.

– Сочувствую вам, право… На долю вашей семьи много выпало. Полиция кого-то подозревала? – спросил он.