Савельев

Бумажку прячу в карман. Может, правда, плюнуть и?..

— Если смогу — приеду.

Подхожу к Пашиным родителям; Дима, а вы разве не поедете к нам? Нет? Ну конечно, работа… Спасибо вам.

Пашина мама вдруг подается ко мне, утыкается в плечо.

— Оля, — раздраженно говорит отец. — Оля!

— Все, все. — Пашины глаза вновь смотрят на меня с ее лица. — Все! Спасибо вам.

Я мнусь еще несколько секунд, потом поворачиваюсь и ухожу.

Автобус увозит меня по щербатой дороге — от покосившихся решеток и нарезанных посмертных участков — к кольцевой, к телефонам-автоматам, к маленькому рынку у метро…

Напряжение отпускает понемногу, и вскоре я уже благосклонно поглядываю в грязное окно на проплывающую мимо улицу с манящим тихим названием Библиотечная. Время скорби честно прожито мной — пора возвращаться, вспоминать сто тридцать пять дел, отложенных утром.

Пепельников!

Забыл ему позвонить. Все! Это конец. Он наверняка заказал текст кому-нибудь еще. Есть умельцы — за час залудят эту поступь и не поморщатся. От мысли, что в эту самую минуту какой-нибудь прохиндей, попивая кофий, уже рифмует «время — стремя», я издаю долгое «м-м-м…» — стон страдания, ревности и финансовой катастрофы. Случившаяся рядом сердобольная старушка протягивает мне анальгин. Спасибо!

Дорогу до метро я досиживаю, как на углях, — выскочив, опрометью бросаюсь к автоматам. Телефонную книжку я, конечно, не взял, но пепельниковский номер, слава аллаху, затвержен наизусть.

Занято.

Набираю еще несколько раз, потом уступаю свое место прыщавому парню и долго слушаю, как он уламывает какую-то Нинон пойти размяться. «Ну чё ты? — говорит он, и через минуту: — Ну ладно, чё ты?»

Когда он наконец дочекивает, я почти вырываю трубку из его рук. Если все это было напрасно — я не знаю, что я сделаю! Наконец — долгие гудки в трубке, сердце мое обрывается и летит куда-то в область живота. Ну?

Ворчливый голос советует мне правильно набирать номер.

— Я набираю правильно! — ору я уже в бибикающую трубку и бросаю ее на рычаг. Убивал бы таких советчиц. Двушки кончаются, нервы тоже. Изможденный, выхожу из кабины и опускаюсь на уборочную машину — из тех, которыми распугивают припозднившихся пассажиров.

Спокойно, все в порядке. Текст у меня практически готов, рабочий день — до пяти. Все хорошо. Все просто замечательно. Кому я еще должен отзвонить? Ну конечно! Подайте двушку, граждане!

— Алле!

— Людмила Леопольдовна, здравствуйте, это Скворешников.

— Почему ты не позвонил, Дима? Что-нибудь случилось?

— В общем, да, — говорю я, мысленно обложив себя последними словами. — У меня друг погиб. Сегодня вот похоронили.

— О боже.

Легкое угрызение совести царапает меня: нет, я не соврал, но получилось, будто не звонил я из-за Паши… Пытаюсь представить, что сказала бы Косицкая, узнай она о моих трудах к красным датам, — и не могу. Ничего бы не сказала, наверное, просто потеряла бы ко мне интерес, и все. Я слышал однажды, как она разговаривала по телефону с одним «бывшим учеником», как брезгливо был он отрекомендован мне по окончании разговора. Не приведи господи услышать когда-нибудь такой голос обращенным ко мне.

— Людмила Леопольдовна, у вас было какое-то дело…

— Да, милый. У тебя ведь из Венслея уже есть что-то?

В сердце у меня тенькает.

— Есть, — говорю я неправду.

— Ну вот и славно.

По голосу ее, бодрому и чуть небрежному, догадываюсь: мне приготовлен подарок.

— Ты знаешь, где находится редакция «Мира и литературы»?

— Да, — говорю я чуть быстрее, чем следовало бы, и полминуты, проклиная себя, слушаю инструктаж.

— Людмила Леопольдовна… — Сгорая от стыда, я начинаю разыгрывать требовательность к себе. — Может, не Венслея — хотелось бы еще над ним посидеть…

Еще бы не хотелось — там только подстрочник и есть!

— Посидишь, Дима, — весело подбадривает Косицкая, — а Венслея все-таки принеси, у них сейчас как раз восемнадцатый век идет. Два-три стихотворения.

Два-три!

— Когда нужно принести? — кротко спрашиваю я.

— Вообще-то вчера, — смеется Косицкая. — Но можно до среды. И чем скорее, тем лучше.

— Ясно, — говорю. — Постараюсь. Спасибо вам.

Последнее, учитывая ситуацию, звучит трагикомически. Ну почему, остолоп эдакий, я не перезвонил ей сразу же? Была бы у меня почти неделя, а так — сегодняшний огрызок и три дня. Академический журнал! «Джон Венслей в переводах Дмитрия Скворешникова»!

Срочно расправляться с «поступью». Сейчас же!

Через минуту дозваниваюсь Пепельникову, и едва слышу его баритон, как верхним чутьем понимаю: все в порядке. Коротко и, насколько возможно, с достоинством сообщаю: текст готов, но сегодня передать уже не смогу, только завтра. Мой работодавец несколько обескураженно соглашается: только с самого утра, Димочка, и не опаздывай, пойду с твоей нетленкой по начальству, а в понедельник — уже на самый верх…