Савельев

Ты, держащий на ладони этот мир, зачем вглядываешься в меня так пристально? Что Ты увидел во мне, раздираемом смрадной чернотой и небесным светом? Куда велишь идти по этой каменистой тверди, простершейся подо мной во все стороны? Для чего сокращаешь сердце, запертое в тесной клетке ребер? Я знаю, что скоро исчезну — так почему же радуется каждому дню моя душа, парящая над старым телом на тонкой ниточке дыхания? Ты, держащий на ладони этот мир, позволь еще пройти под этими облаками, вдохнуть еще раз Твой воздух!

Я ставлю чайник, наливаю в чашку заварку — руки подрагивают от волнения. Я сажусь, я снова гляжу на листок с подстрочником, а потом в черноту окна — как хорошо, что оно выходит на пустырь, и можно не задергивать шторы, смотреть на россыпи огоньков в дальних домах, мерцающие сквозь ветви точечки жизни.

Ты, держащий на ладони этот мир…

Размеренный, чуть тяжеловесный ямб староанглийского стиха уже начинает заполнять меня, я вслушиваюсь в его неспешный ход, в глубокое дыхание строки, я всматриваюсь в лист, пытаясь разглядеть за чередой слов лицо человека по имени Джон Венслей. Портретов его не осталось; известно, что был священником, что умер больше двух веков назад в Средней Англии. Интересно, в какую сторону отсюда Англия? Кажется, вон на ту засыпающую девятиэтажку и дальше, через шоссе и пустыри…

Закипает чайник. Я налил его доверху, на несколько чашек: сегодня надо перевести стихотворение хотя бы вчерне.

Ты, держащий на ладони этот мир…

Я прихлебываю чай, ожидая, когда из первой уже сложившейся строки начнут прорастать остальные. Россыпь далеких огоньков за пустырем постепенно редеет, потом лишь отдельные точечки прорываются сквозь ветви деревьев — где-то, значит, тоже не спят, может, такая же грешная богема, как я, может, просто припозднились из гостей. Работа не идет, в голову лезут всякие глупости — то «мирная поступь», то телефон, за который я так и не заплатил, то черноглазая девушка и ржавый колодец могилы. Устал я.

В последнюю чашку еле нахлюпывает половина. Начало второго, за окном сплошная темень. На листе, лежащем передо мной, — тоже. Перевода нет. Есть пара зарифмованных строф; они даже похожи на оригинал, — так похожа на самолет модель в натуральную величину. Но там, где венслеевский стих отталкивается от земли и уходит в небо, от моего отваливаются крылья; картон да пятна клея на стыках, стыд.

Я перечитываю перевод и уже сам не понимаю, что тут такого, в этом стихотворении, отчего зашлось дыхание тогда, в Иностранке, весной. Голова раскалывается от усталости, в венслеевские строки вдруг по-хозяйски вламывается «мирная поступь», и, сдавив руками виски, я еще несколько минут сижу так, один в уснувшем городе, пытаясь навсегда разобрать на молекулы и уничтожить собственный бред.

Потом снова перечитываю перевод.

Потом обнаруживаю себя лежащим головой на столе — между подстрочником и чашкой с недопитым чаем. Шея затекла; жить не хочется. Не хочется переводить, думать, читать, допивать чай. Хочется спать.

Еще минуту уговариваю себя пойти в душ, но безрезультатно. Завтра в девять — Пепельников. Будильник ставлю на четверть восьмого, потом добавляю еще десять минут сна.

Последняя мысль перед полным исчезновением сознания: вот оно, счастье.

Эпилог. Воскресенье

Я открываю глаза оттого, что кто-то в моем мозгу кричит:

— Проспал!

Открыв глаза, я сразу понимаю, что так и есть.

Вскакиваю и бесшумно, как индеец, пробираюсь на кухню. Дьявол! Двадцать минут девятого! Не включил будильник, болван!

Это катастрофа. Через сорок минут Пепельников ждет меня на другом конце города. Ежась, ловлю в ладони ледяную струю, плещу в лицо. Вытереться досуха терпежу не хватает — с мокрой физиономией выбегаю на кухню, мокрыми руками, чертыхаясь, пытаюсь чиркнуть спичкой. Спичка зажигается с пятого раза. Теперь, когда на счету каждая секунда, все будет выходить с пятого раза.

Пока кипятится вода, успеваю вытереться, одеться и кинуть в «дипломат» свежеперепечатанную халтуру. Вроде бы все. Обжигаясь, глотаю чай, на ходу хватаю несколько сушек из шкафа.

С лестницы, ругаясь заветными словами, бегу назад — опять забыл кошелек! Мои девушки спят как сурки — надо же! Хватаю финансы, спотыкаюсь о куклу, чертыхаюсь и снова скатываюсь по ступенькам.

Такси!