Савмак

— Нет людей сильных и слабых… Есть слабые и слабейшие. — Царь хлопнул в ладоши. — Ты, может быть, хочешь вина? Я совсем не пью. Вот и забыл. Ты, надеюсь, не откажешься?

Диофант дернул плечом.

— Ну да, ну да. Ты ведь молод еще… Вина тебе сейчас подадут, — Перисад тяжело поднялся на ноги. Походка его была неуверенной походкой долго и изнурительно болевшего человека. Казалось, костистая, обтянутая высушенной кожей голова с трудом держалась на размочаленной шее.

Царь подошел к светлому туманному провалу. Диофанту надоело сдерживаться, и он сказал:

— Царь, времени мало. Мне кажется, при каждой встрече ты чего-то ждешь. Или кого-то. Что это значит?

— О чем ты? — Перисад, не отрываясь, смотрел на город, придавленный темно-серым облаком. Диофант скрипнул зубами. — Мне жаль тебя, друг Диофант, — сказал Перисад со странной интонацией — то ли сострадания, то ли насмешки. — Ты, полнокровный, здоровый, главное — живой! — человек. И вдруг — здесь, у нас, в Пантикапее… Пантикапей — царство мертвых, царство бесплотных душ, друг мой. Ему пристал такой повелитель, как я, — в лучшем случае полумертвец. И вдруг твой царь возжелал стать царем мертвых, и вот — ты здесь…

Диофант промолчал. Они немного постояли, прижав лица к упругому морскому воздуху, — сухой, высокий Перисад и коренастый, начинающий грузнеть Диофант.

— Сожалею, но мне пора, — сказал Диофант.

— Выпей вина, — бесцветным голосом сказал царь. Диофант холодно отказался. Когда его шаги — шаги человека, с трудом сдерживающего раздражение, — стихли, Перисад вернулся к своему ложу. Отпил лекарства — горького, сводящего челюсти, поморщился, раздраженно швырнул чашу на пол. Решительно налил себе полный кубок вина, выпил залпом. Вытянулся на ложе. Щеки его порозовели, дыхание стало ровнее.

Первый сон Савмака

Cерое синее белое желтое серое чуть розоватое серое белое а! конь человек и собака бредут по снежному полю серое небо над ними только у горизонта у самого краешка неба розовая полоска конь человек и собака бредут и на каждом уздечка а где-то осталось лето полоску заката сменяет полоска восхода и рядом широкие крылья снега конь человек и собака бредут в снегу друг за другом как некое многоточие как знак что начертан богами как тайные буквы неба а дальше все желтое серое чуть розоватое вдруг словно искры из этой полоски — полоски заката — рванулись как пламя багровая краска и все стало красным не красным уже но кровавым бурлящим как кровь что из жилы выходит толчками и пена кровавая все укрывает и красит и поле становится красным и конь буква конь уже стерт с кровавого снега и нет человека и только безумный бездомный бредет по пространству пес одинокий по красному полю и красное небо и красное солнце и красное красное темно-пурпурное темно-багровое темное темное темное черное… что это где почему что это где почему что это что это ЧТО?..

В пиве плавала ячменная шелуха. Савмак подул, отгоняя ее к краю и некоторое время с интересом следил, как одна скорлупка догоняет другую.

— Ладно, — хмуро сказал Архилох. — Нож пойдет?

Савмак поставил чашу на стол, облизнул губы.

— Пойдет.

Нож Архилоха, звякнув, присоединился к небольшой, но вполне ощутимой горке серебра, поблескивающей на столе.

— Э-э, моряк, — разочарованно протянул третий игрок. — Маловато.

Архилох засопел.

— Раздеться мне, что ли?

— Оставь, Бастак, — Савмак снова приложился к пиву. — Не все ли равно?

— Ладно, — засмеялся Бастак. — Можешь не раздеваться. Никому твои лохмотья не нужны. Нож, может, пригодится.

— Покаркай… — сердито проворчал моряк.

Савмак засмеялся, поперхнулся пивом и снова засмеялся.

— Хватит ржать, — оборвал Архилох. — Играть будешь?

— Выигрывать, дружок, выигрывать, — Бастак лениво собрал кости в глиняный стаканчик, потряс. Архилох беззвучно пошевелил губами. На костистом лице его проступили красные пятна, он схватил рыжую бороду в кулак и замер. Глаза неожиданно широко раскрылись и заблестели.

Кости с глухим стуком рассыпались по доскам стола. Бастак выругался.