Савмак

Погребок вспыхнул. Через мгновение дрались все — разобрать, кто с кем и из-за чего, было невозможно. Исключение составляли Садал, влезший для безопасности на единственный неперевернутый стол и со скорбным спокойствием взиравший на клубок полуобнаженных тел, и Архилох, который медленно поднимался, цепляясь за стойку и постанывая.

Трудно сказать, чем бы это кончилось, если бы неожиданный окрик не перекрыл шум драки. На мгновение все стихло. Посетители погребка с немалым удивлением обнаружили у двери несколько городских стражников, полукругом стоящих за коренастым человеком с кирпично-красным лицом. Мокрая одежда его была перепоясана мечом.

— Где хозяин? — одышливо спросил человек, придвигая к себе скамью и усаживаясь на нее.

Одноглазый уже катился к нему:

— Здесь, здесь, почтенный Спарток, такая честь, милостивец… Отведай вина, любезный…

— Обойдусь без твоей кислятины, — поморщился почтенный Спарток. — Собачья служба… Вам дай волю — весь город разнесете… Да убери ты свое пойло, мерзавец! — заорал он на Садала. Садал отскочил.

Спарток вытер лицо плащом, оглядел погребок.

— Где Савмак?

— Савмак, почтенный? — Садал удивленно поднял бровь над зрячим глазом. — Был здесь… — Он обернулся. — Вон с тем, высоким. — Хозяин ткнул пальцем в Архилоха.

Маленькие глазки Спартока уставились на моряка.

— Поди сюда! — рявкнул он.

Архилох подошел, вытирая кровь с губы.

— Где Савмак?

— Я откуда знаю? — сердито буркнул моряк. — Сбежал куда-то. Ваш он — вы и ищите. — Он зло сплюнул сгусток крови прямо под ноги Спартоку и пошел за стол.

— Скотина пьяная… — процедил Спарток.

Архилох демонстративно повернулся к нему спиной и, запрокинув рыжую голову, пил вино.

Садал почтительно склонился перед Спартоком.

— Ну, ладно, — еще раз обежав глазами погребок, сказал тот. — Если вдруг появится — мало ли… Скажи, чтобы немедленно шел во дворец. Ждут его… Собачья служба, — вздохнул он. — Весь день бегаю.

Он отобрал кувшин с вином, который хозяин все еще держал в руках, выцедил добрую половину.

— Гадость! — сплюнул, вернул Садалу. — Пошли! — Он поднялся, махнул стражникам.

— Вылезай, — хмуро сказал Архилох. — Ушли.

Савмак выбрался из-под скамьи, сел напротив.

— Чего это они? — спросил Архилох, наливая ему вина. — Второй день тебя ищут.

— Да так… — неопределенно ответил Савмак, прикладываясь к прохладной мутноватой жидкости. — Мало ли…

— Ох, смотри… — протянул моряк. — Ох, нарвешься, счастливчик…

Бездонное до головокружения небо было нестерпимо голубым, и по нему ползло облако. Оно походило на диковинного зверя с длинной гривой, и грива эта медленно облетала, словно пух, пенилась морской пеной.

Узник остановился — таким необычным показалось ему это обилие цвета: неба, деревьев, облака. И тогда появились звуки — взрывающиеся, сталкивающиеся, враждующие и объединяющиеся. Они врывались в уши, царапаясь, стуча, визжа…

Он вздохнул глубоко — впервые вздохнул полной грудью и почувствовал, как солоноватый ветер моря легкими прикосновениями ощупал его лицо.

Когда он сделал первый шаг, стражники почувствовали себя неуверенно.

Только что они щелкали сандалиями по камешкам, глядя себе под ноги, старательно обходили кучи мусора, то и дело попадавшиеся на дороге. Узник — что ж, узник был чем-то неодушевленным, не животным даже, а так — каким-то грузом, который требовалось доставить по назначению.

Теперь же они подозрительно косились на него, не понимая, что случилось? не понимая — что произошло? не понимая — что изменилось?

Три пары глаз настороженно царапали его лицо, его фигуру.

Те же бурые, вонючие лохмотья, висящие на бесцветном, отяжелевшем теле. Те же цепи, схватившие запястья. Те же спутанные, всклокоченные волосы. Серое лицо. Грязная борода.

Что же изменилось? Что же произошло?

Вдруг они увидели, что бороду раздвинула улыбка. Жадная улыбка изголодавшегося человека.

Стражникам стало страшно.

Двое рванулись вперед, зашагали быстрее, искоса поглядывая назад — что там, за спиной? — а третий, шедший сзади, выругался и крикнул:

— Ш-шевелись, с-скотина!.. — даже, скорее, взвизгнул по-свински, по-поросячьи: «И-и-и!»

И еще раз выругался, а потом изо всех сил саданул узника по шее кулаком.

А тот вдруг остановился. Улыбка стала шире, словно его не ударили, а приласкали. Он внезапно согнул ногу и резко выбросил ее назад.

Стражника переломило пополам. Он истошно, во весь голос заорал, завыл, едва не грохнувшись в пыль.

Двое других оцепенело уставились на узника, а он толкнул плечом одного, шедшего впереди, и сказал:

— Пошли! Плететесь, как неживые.

И голос его, отвыкший от слов, был негромким и хриплым.

Стражник послушался и покорно зашагал вперед, следом поплелся второй, а третий тащился сзади них, шагах в четырех, постанывая.

Они шли, не глядя на узника, стараясь не замечать тяжелых мечей, болтавшихся на поясах неизвестно зачем. Они шли, уперев глаза в землю так, что, казалось, в пыли остаются борозды.

Им было страшно до тошноты.

Камасария еще спала.