Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

Но хоть Костя жил рядом с Училищем, в доме возле Меншиковой башни, и не раз приглашал приятеля зайти, Алешка под всякими предлогами отказывался. Он никогда не был боек в общении с людьми. А тут вдвойне робел. Его смущали Костины сестры. Особенно Софья — они познакомились на ученической выставке. После долгих хлопот выставка все-таки состоялась. Собрать необходимые средства помогла лотерея. Билеты распространяли ученики: обращались к состоятельным людям, стучались в двери редакций. На открытие выставки пришли и Костины сестры: Софья и Эрнестина.

Алексей, вспомнив о неловкости, которую испытал тогда, в нерешительности остановился у ограды дома. Пожалуй, он повернул бы обратно, если бы Костя не заметил его из окна:

— Я уж думал не увидимся до начала занятий!

Эрнестина встретила Алексея как старого знакомого.

— Какой загорелый! — ахала она, смешно морща веснушчатый носик. — Ну прямо малороссийский парубок! Садитесь и рассказывайте.

Алексей собрался было что-то сказать, но так и не сказал, — стал рассматривать висящие на стенах гравюры, картины в золоченых рамах.

— Ну что же вы! — напомнила Эрнестина.

— Не терзай человека, — вступился Костя и с таким дружелюбием посмотрел на Алексея, что тот сразу почувствовал себя свободнее.

Подсел к столу и стал рассказывать о том, что повидал в Киеве, на Днепре и у моря, в Одессе. Поначалу вышло не слишком складно, потом разговорился.

Но тут в комнату вошла Софья, и Алексей снова не знал, что говорить и куда девать руки.

Софья принялась разливать чай. Выражение строгой сдержанности не исчезало с ее лица, даже когда она улыбалась.

Алексей осторожно поднимал розовую чашечку и с такой же осторожностью опускал, стараясь не расплескать чай на блюдце.

Софью интересовала Одесса:

— Говорят, это русская Италия.

Алексей пожал плечами: он в Италии не был. В памяти осталась степь под Одессой, саженый малорослый лес…

— А море?

— Море… Такое же, как у Айвазовского, — не задумываясь, ответил Алексей.

Заговорили о живописце, который с таким мастерством изображает морскую стихию. Софья пожалела, что они лишены общества старшего брата Карла — живет за границей. Он человек не только высокообразованный — окончил Практическую академию, потом университет, — но и весьма сведущий в искусстве. Насколько ей известно, Карл высоко ставит Айвазовского — мог бы много о нем рассказать.

Наступило молчание. Алексей занялся чаем.

Но тут Костя вспомнил о Саше Воробьеве: кажется, он тоже в отъезде?

Алексей кивнул.

— Это правда, что он из крепостных? — поинтересовалась Эрнестина.

— Вольноотпущенный, — уточнил Алексей.

В отличие от чопорной и строгой петербургской Академии художеств в Московское училище принимались люди различных сословий, включая крепостных. Об этом нововведении не переставали говорить, его называли «смелым», «многообещающим»…

Тем не менее детям бедняков жилось трудно: на попечительское пособие не разойдешься.

Воробью нередко приходилось довольствоваться припасенным куском хлеба. Да и в родной деревне, куда он отправился на лето, наверное, было не легче.

— Как это печально! — посетовала Эрнестина на положение Саши.

Софья вздохнула.

Алексей, чувствуя, что сейчас снова наступит тягостное молчание, поднялся. Костя вызвался его проводить.

Едва они вышли на улицу, радость возвращения снова вернулась к Алексею. Да и Костя повеселел. Они разом заговорили, засыпая друг друга вопросами. Костя расспрашивал об учениках, с которыми путешествовал Алексей по Украине, — они отправились втроем. Алексею не терпелось узнать, что сделал Костя за лето, — он собирался писать этюды в Подмосковье. Потом вспомнили Карла Ивановича. Вот бы еще разок побывать у него на Садовой!

Перед отъездом Алексея они были приглашены к Рабусу на традиционную «субботу», когда у Карла Ивановича собирались художники, актеры, ученые. О чем только здесь не спорили, каких только вопросов не касались!

В тот раз Карл Иванович завел речь о том, как много сделала русская литература для познания родной природы. Одно за другим назывались имена писателей и поэтов. Но первое место отводилось Николаю Васильевичу Гоголю.

— Вот кто открыл для нас очарование природы Малороссии. Вы только послушайте!

Карл Иванович раскрыл «Вечера на хуторе близ Диканьки»…

В ту пору это было выдающееся произведение современности. Его привлекательность для художников была ни с чем не сравнима.

Карл Иванович читал и посматривал на забившегося в угол Алексея, словно именно для него раскрыл книгу.

Затем горестно вздохнул:

— А живопись, к сожалению, все еще не стала по-настоящему русской. Утешаемся видами Италии…

Потом кто-то сел за фортепьяно. Все притихли. Карл Иванович, осторожно ступая, чтобы не помешать музыканту, подошел к полке с книгами, взял большой плюшевый альбом. После каждой «субботы» там появлялись шуточные портреты гостей, мастерски сделанные рукой хозяина.

А Алексей все еще думал о том, что сказал его наставник, — действительно, до сих пор утешаемся заморскими красивостями. Не раз он вспоминал об этом разговоре и в поездке…