Савва Мамонтов

Наездником Врубель был замечательным, недаром в Киеве, влюбленный в циркачку, он одевался жокеем. Никакого другого спорта не признавал. Разве что играл в крикет, но только в том случае, если его приглашала Вера Саввишна.

Николай Адрианович Прахов, сын знаменитого профессора, приводит в воспоминаниях милую сцену абрамцевской жизни. Однажды Врубель опоздал к вечернему чаю, он вошел в столовую «в тот момент, когда Верушка сказала что-то шепотом сидевшей с ней рядом моей сестре… Михаил Александрович воскликнул: „Говорите все шепотом! Говорите шепотом! — я только что задумал одну вещь. Она будет называться — „Тайна““. Мы все стали дурачиться, шептать что-нибудь соседу или соседке. Даже всегда тихая и спокойная „тетя Лиза“ улыбнулась, глядя на нас, и сама спросила шепотом у Врубеля: „Хотите еще чашку чая?“»

Через день Михаил Александрович принес к вечернему чаю женскую головку, обвитую священной египетской змеей Уреей.

— Вот моя «Тайна», — сказал Врубель.

— Нет, — возразили ему, — это «Египтянка».

Лето 1890 года, последнее лето Дрюши, было удивительно теплым, щедрым на цветы, на птичьи песни, вода в Воре ласкала, если шли дожди, то слепые, то сверкающие на солнце. Грибы высыпали дружно, земляника уродилась крупной, сладкой.

Но зато и осень наступила рано. Читаем в «Летописи сельца Абрамцева»: «В дурную погоду при холоде и сильном дожде предложено написать каждому из присутствующих четверостишие на тему осень».

Сергей Саввич сочинил нечто минорное:

Зелень вся давно поблёкла,
Мелкий дождь стучится в стёкла.
Как собачка взаперти,
Сердце плачется в груди.

Андрей Саввич пошутил:

Люблю я грязную дорогу,
Когда на ней лежит свинья.
Люблю я чистую дорогу,
Когда ушла домой свинья.

Всеволод Саввич блеснул эрудицией:

Ах, осень! Вставляется первая рама
И в комнате стало тепло,
К камину присела прозябшая мама
И смотрит тоскливо в окно.

Почти японские стихи сочинил Михайло Александрович Врубель, так он назван в «Летописи»:

Бурые, желтые, красные бурные
Листья крутятся во мгле,
Речи несутся веселые шумные,
Лампа пылает на чайном столе.

14

Савва Иванович дал Врубелю полную свободу творчества — занимайся всем, к чему тянется сердце и рука художника.

Есть свидетельство Станиславского, которому Савва Иванович однажды сказал: «Вот, смотри, сегодня Врубель сидел и мазал, а я подобрал. Черт его знает, что это, а хорошо».

Есть и другое. Сразу после переезда Врубеля к Мамонтовым Савва Иванович говорил Коровину: «Вы видели его картины… Что это такое? Ужас! Я ничего подобного не видел никогда. И представьте, я ему говорю: „Я не понимаю, что за живопись и живопись ли это“. А он мне: „Если бы вы понимали и вам бы нравилось, мне было бы очень тяжело“… В это время ко мне приехал городской голова Рукавишников… Увидал эти картины и говорит мне: „Что это такое у вас? Что за странные картины, жуть берет. Я, говорит, знаете ли, даже, признаться, забыл, зачем я к вам приехал…“Я ему говорю: „Это так — проба красок, еще не кончено…“»

Не беда, что Савва Иванович не понимал живописи Врубеля, хвала за то, что пустил непонятого и ужаснувшего в свой дом, позволил написать «Демона». Этим Демоном Савва Иванович и сам в конце концов соблазнился, вылепил из глины своего, страшного, и даже раскрасил. Видимо, под влиянием майолик Врубеля.

Врубель жил красотой, она его воздух, но, мечтая о великих полотнах, о грандиозных храмах, к жизни своей, ко времени, ему отпущенному, относился, как худший из мотов. Мамонтов этого мотовства не только не пресек, но и способствовал трате сил на что ни попадя. Гения во Врубеле Савва Иванович, может, и чувствовал, а использовал для дел сиюминутных, для своих дел.