Савва Мамонтов

Незабвенен голос Надежды Андреевны Обуховой, меццо-сопрано. Ее пение знало неведомые глубинные тайны бытия, но оно было согрето любовью, оно светило.

Народ не чаял души в песнях Лидии Андреевны Руслановой, обожал хрипотцу Леонида Осиповича Утесова, хотя эти величины в искусстве несравнимые.

«Синий платочек» Клавдии Ивановны Шульженко был воином в Великую Отечественную. Таким же воином-вдохновителем и самим памятником русскому духу стал Краснознаменный ансамбль Александрова.

Пели «Катюшу» Михаила Исаковского и другие его песни, пели песни Алексея Фатьянова.

Во время войны и когда страна поднималась из руин, песни были вторым солнцем для нашего народа.

Но отторжение на десятилетия церковного пения, православной музыки — потеря великая, ибо здесь живет вечность. Сейчас восстанавливается эта огромная прореха на самой душе нации. Сотни и тысячи православных хоров, ежегодные фестивали православной музыки — это вехи надежды. Народ должен вернуться к своим истокам, петь свои песни, сочинять свои песни.

Мы, русские, — певческий народ. Пой, Федя! Пойте, Иван да Марья! Пойте, Василиса с Василием — царственные люди. Споем собором всей земли нашей до слезы на глазах. Споем едино, чтоб враги сокрушились. Споем детям нашим, пусть спят сладко, сны видят легкие, пусть вздыхают блаженно от материнской ласки, от отцовской могучей и нежной любви.

— Пой, Федя, пой!

И обретем все, что у нас отобрано: душу, землю, самих себя.

Ну, потихонечку: «Пой, Федя, пой!»

За что уничтожили Мамонтова

1

Отправляясь на утренний моцион, пить воду, Савва Иванович прихватил томик Пиндара. Лечиться всегда скучно, особенно за границей, но Савве Ивановичу нравились и скука, и Карлсбад и мудреный Пиндар.

Любуясь колоннадой Мюльбрунна и Шпруделя, Савва Иванович открыл томик и прочитал не без удовольствия:

Нестерпимая боль, укрощенная, умирает,
Заглушаясь радостями удач,
Когда Доля, ниспосланная от Бога,
Возносит наше счастье до небес.

Вспомнил вдруг Авилова, директора гимназии, — врага своего, и пожалел, что так скверно учил древние языки.

К нему подошел незнакомый человек, коснулся рукою полей шляпы, а потом, как бы спохватясь, снял, поклонился, сказал почти заговорщицки:

— Сегодня мне удалось узнать — я это проверил — температура термы Шпруделя с 73,8 градуса упала на две десятые!

— И что следует из этого?

— Перемены, Савва Иванович! Простите, мы не представлены. Мое имя для вас нисколько не интересно, мелкий человек. А вас знаю, потому как не знать Мамонтова — наглость. Кстати говоря, Алексей Семенович Суворин сочувствует всем вашим великим делам и начинаниям, несмотря на то, что вы доставили ему нынешней весной серьезные неприятности. Впрочем, не берите мою болтовню в голову… Я из одного глупого тщеславия позволил себе заговорить с вами. Мы — песок истории, а вы — бриллиант. Испаряюсь, господин Мамонтов, испаряюсь!

Савва Иванович вины перед Сувориным за собой не чувствовал. Амфитеатров из «Нового времени» ушел по своей воле. Был всего лишь московским фельетонистом «Нового времени», а теперь он редактор. Алексей Семенович должен бы радоваться, как ценят его сотрудников, как они растут.

Знать бы Савве Ивановичу, что писал Суворин в своем дневнике.

«26 марта 1899 г. Вчера слышал, что Мамонтов с Морозовым затевают газету с капиталом 250 тысяч на первый год. Сотрудникам жалованье платят вперед на 9 месяцев. Хотят сыграть на неудовольствии против „Нового времени“ и спешат. Приглашали Амфитеатрова в редакторы.

27 марта. Амфитеатров ушел из газеты, написал мне обидное и фальшивое письмо.

26 апреля. „Россия“ Амфитеатрова выйдет 28-го. Купцы во главе с Мамонтовым подписались на 180 тысяч. Но денег Амфитеатрову не дали».

— Вот она, дань известности, — бурчал Савва Иванович, болтовня незнакомца поселила в душе необъяснимую, раздражающую тревогу.

Дома ждали письма. От Воки и от Пасхаловой.

— Что там птичка-певунья нащебетала? — Савва Иванович открыл надушенный конверт.

Фотография. Милое улыбающееся лицо. Ничего не скажешь — красивых женщин рождает русская земля. Письмо было совсем коротенькое: «Меня страшно мучит вопрос, на который Вы мне положительно ни разу не ответили: буду ли я служить у Вас?.. Я теперь начинаю учить Травиату, потом Офелию… Страшно соскучилась об сцене и опере… К тому же мне так хочется всех увидеть и зажить какой-то новой жизнью, что я сплю и вижу, когда выеду…»

Савва Иванович улыбался. Приятно, когда служить в Частной опере — спят и видят. Впереди — «Царская невеста», «Громовой» Верстовского, «Кавказский пленник» Кюи и нечто свое собственное: «Ожерелье». Музыка Кроткова, либретто Мамонтова. Да-с! Да-с!

Подержал в руках письмо сына, но не вскрыл. У Воки на уме, как и положено директору, — железные дороги, а хотелось подумать об искусствах, о том, что сделано только им, Саввой Грешным. О своем даре XX столетию. Превосходный XIX превосходнейшему XX, и наш пострел тоже кое-что успел.