Савва Мамонтов

Под удава попал Савва Иванович, под змею ядовитейшую. Уничтожая чрезмерно активного, патриотически настроенного промышленника, Витте не только убирал из международного бизнеса опасного для немцев и французов конкурента, но и давал возможность банковской банде Ротштейна хорошо нажиться. Разумеется, о себе не забывал. Железнодорожную линию Пермь — Котлас, подавляющую часть которой составляла дорога Петербург — Вологда — Вятка (эту концессию как раз и отняли у Мамонтова), строил инженер Быховец, свояк Витте. Они были женаты на сестрах, урожденных Хотимских.

Драгоценное детище Саввы Ивановича, Ярославско-Архангельская дорога была отдана врачу Леви — опять-таки родственнику жены Витте.

В трех томах «Воспоминаний» Сергей Юлиевич уделил Мамонтову несколько строк, в связи с увольнением директора департамента железнодорожных дел В. В. Максимова. Витте пишет: «Он… запутался на одном деле, касавшемся железнодорожных предприятий известного москвича Мамонтова. Дело это касалось постройки дороги на Архангельск, и здесь Максимов явился в таком виде, который показывал, если не его некорректность, то во всяком случае увлечение, так как он дал обойти себя Мамонтову. Дело Мамонтова разбиралось в Московском суде, и Мамонтов должен был отсиживать под арестом, чуть ли не в тюрьме». Вот и все.

Впрочем, и Савва Иванович о Витте сказал совсем скупо. Отвечая некоему Леопольду Христиановичу 2 ноября 1915 года, Савва Иванович пишет: «Я получил Ваше письмо от 8-го октября и, признаюсь, затруднился ответить Вам на поставленный Вами вопрос. Вы желаете узнать мое мнение о Витте. Могу сказать только одно: он очевидно знал мудрую латинскую пословицу: „о мертвых говорят хорошо или ничего“ и покончил с жизнью потому, что ему грозила петля за тайные сношения с германцами. Не дай Бог никому идти по его следам. Вот все, что я могу сказать».

Как это ни странно, нигде не удалось прочитать о смерти графа Витте. А ведь из письма Саввы Ивановича следует, что Сергей Юлиевич совершил самоубийство.

7

Заклацали задвижки, лязгнули, размыкаясь, запоры, дверь отворилась, и вошел… Поленов. Савва Иванович сидел на табурете, перед ним — другой табурет с глиняными фигурками.

— Вася! — сказал наконец сиделец. И стало видно, как он бледнеет.

— Савва, тебе плохо?

— Хорошо, Вася… Сейчас пройдет. У меня вчера обморок был…

— Савва, а почему был обморок… Сердце?

— Сердце… Подзузыкивал сам себя. Раздумался о подлости человеческой вообще, о Витте… О своей тоже… Все пуще да пуще, вот и грохнулся.

— Савва, мне дали пять минут. Я о главном скажу.

— Скажи, Вася. Только дай я тебя обниму… Руки-то вот. — Опустил руки в ведро с водой. — Видишь, балуют. Думают, в детство впал бывший миллионер. А я леплю и, поверишь ли, действительно чувствую себя ребенком.

Обтер руки о полотенце, о брюки. Обнялись, заплакали.

— Все обойдется, — говорил Савва Иванович, — не век же мне сидеть. Выпустят когда-нибудь.

— Савва, дай скажу! — Стояли, не снимая рук с плеч. — Савва, нас у тебя, братьев художников, — две дюжины и больше, конечно. А иные ведь высоко залетели. Я подумал: нам всем надо сказать о тебе. Чтоб весь белый свет встрепенулся. Царь, высокие сферы, общество. Одним словом, Россия. Ты для нее хороший сын, а она что же? Должна позаботиться. Но прежде всего мы должны позаботиться. Квартиры у всех у нас разные, а семья одна.

Савва Иванович опустился на краешек постели. Лицом размяк, а лоб мыслью стянуло.

— Ты думаешь, неудачно я придумал? — спросил Василий Дмитриевич.

— Вася, только вы и спасете меня из ямы этой… Мне остается пожалеть, что мало делал для художников доброго.

— Не о том речь. Ты наша печь, русская печь-матушка. Мы же все грелись возле тебя.

Заскрежетали засовы, в камеру вошел надзиратель. Поленов поднялся, поднялся Савва Иванович:

— Спасибо тебе, Вася! Ты как Архангел с небес. Поклонился вдруг. И Василий Дмитриевич поклонился.

Пошел, не дожидаясь, когда надзиратель прикажет. В дверях остановился и снова отдал земной поклон. Савва Иванович казался махоньким старичком.

В письме товарищу прокурора Москвы А. А. Лопухину Поленов писал 16 октября 1899 года: «Сегодня я воспользовался разрешенным Вами мне свиданием с Саввой Ивановичем Мамонтовым и спешу самым сердечным образом благодарить Вас за этот истинно человеколюбивый поступок… Мне показалось, что состояние его здоровья внушает серьезные опасения… Происшедший вчера утром обморок с удушьем и, вероятно, ослаблением деятельности сердца, о чем Вы, конечно, уже осведомлены, внушает мне опасения за его жизнь… Извините решимость, с которой я обращаюсь к Вам с просьбой заменить Савве Ивановичу это заключение домашним арестом… Мне говорили, что заключение его, между прочим, является мерою к предупреждению самоубийства. Так долго и так близко зная С. И., я не могу допустить этой мысли. Я уверен, что он всегда найдет в себе достаточно силы духа, чтобы перенести испытание».