Савва Мамонтов

Слова молитв не шли на ум. Елизавета Григорьевна только смотрела на иконы Богородицы, Николая-угодника, Андрея Первозванного, покровителя Дрюши, — и молила о спасении сына — безмолвно, бессловесно.

Не зная, что еще можно сделать для милого ребенка своего, кого еще просить, кроме Господа, каким иконам кланяться, пошла днем, словно бы подышать воздухом, и отойдя за деревья, хотела отбить многие тысячи поклонов, но перекрестилась и стояла, как дерево, неподвижно: не плача, не думая ни о чем, не страдая, словно перестала быть одушевленной материей. Она вернулась домой, предчувствуя ужасное, но не соглашаясь на слово смерть.

Пришла ночь. Врач не отходил от Дрюши, и Елизавета Григорьевна тоже не желала хоть на мгновение оставить сына, словно дышала за него.

Вера Владимировна силой увела ее из спальни ребенка, уложила в постель.

— Тебе надо немного поспать, — сказал ей Савва Иванович. — Дрюше нужны твои силы, а они на исходе. Подкрепись ради него.

Она согласилась и заснула. Увидела себя на высокой горе. Сделала шаг от обрыва, но оступилась и стремительно покатилась с горы в холодный, слепящий белизною снег.

Она поднялась с постели, вся еще в сне своем, в снегу… Побежала к детской, но у двери запнулась, с ужасом глядя на медную ручку. Отворила.

— Котя, котя на печи, ты не очень лопочи! — говорил Дрюша, сидя в постели со своей любимой книжкой про бедную старушку и очень избалованного пса.

Выздоровление шло медленно, с отступлениями. Как перевозить больного в Москву, даже врачи не знали. Малейший ветерок мог быть губительным, вагонная тряска — смертельна.

Савва Иванович срочно поправил дорогу до станции, решились везти Дрюшу в карете. Дождались хорошей погоды и 25 сентября поехали. Шестьдесят километров шагом с постанывающим сыном — это была мука-мученическая, а в Москве опять начались отеки. Дом на Спасской стал похож на больницу, только жизни в белом свете не убыло.

Появился новый знакомый, художник Иван Александрович Астафьев. Савва Иванович заказал ему сделать копию с портрета матери. Иван Александрович работал по старинке, медленно, но основательно.

Оказалось, что он близко знал Белинского, свет неистового Виссариона невольно ложился на Ивана Александровича, человека не бесталанного, но робкого. Работал Иван Александрович в гостиной и невольно входил в семейные заботы Мамонтовых. С прежней гувернанткой пришлось расстаться, уж очень она оказалась мягкой, исполняла все капризы Сережи. Астафьев порекомендовал в воспитательницы Александру Антиповну Годеман, она была молода, начитана, приветлива. Сереже новая воспитательница понравилась, он повзрослел и не пытался взять над нею власть.

Стал бывать в доме художник Николай Васильевич Неврев. Высокий, худощавый, с черными щеточками бровей. Он удивлял своим громадным басом, неизвестно как помещавшимся в таком узком, без выпуклостей, теле.

Савву Ивановича Бог наделил даром влюбчивости. Он боготворил отца, Чижова, теперь его идолом для восторгов стал архитектор Гартман.

Гартман побывал в Италии, подружился в Риме с молодым скульптором Антокольским, новой знаменитостью, потрясшей просвещенный мир своим восхождением из студентов в академики. Восторги Гартмана были так искренни, так переплетались в его рассказах три гения: Антокольский — Рим — природа, что нельзя было не заразиться его восхищением.

— Врач Сергей Петрович Боткин спас Марка Матвеевича от горловой чахотки! Спас одним только требованием — жить в Италии! — сиял черными глазами Гартман. — Это земля света. Поезжайте — и милый Дрюша расцветет.

Гартману все нравилось в Италии — города, море, люди.

— Итальянцы сплошь счастливцы. Я не знаю другого столь везучего народа.

Елизавете Григорьевне слова о спасительном климате благодатной страны запали в душу.

В деньгах недостатка Мамонтовы не знали, труднее было организовать само путешествие, получить согласие Чижова на достаточно продолжительную отлучку. На строительстве дороги все дела важные и срочные. Однако здоровье членов клана превыше всего. Федор Васильевич, сам любивший Италию, дал Савве отпуск, но взял слово, чтоб возвращался тотчас, как устроит семейство. Посоветовал ехать в феврале.

— Февраль — лучший месяц в Италии.

Гартман написал рекомендательное письмо Антокольскому. Маленького Воку оставили бабушке Вере Владимировне, с собой взяли Сережу, Дрюшу, няню Александру Прокофьевну, воспитательницу Александру Антиповну и 12 февраля отправились в путь.

Няня оказалась человеком изумительно преданным своему Дрюше. Она запаслась в дорогу складным… самоваром, и, как пишет в «Дневнике» Елизавета Григорьевна: «Не пускала кондукторов, чтоб не простудили Дрюшу. Сидела на корзине, спиной к двери».

Сама Елизавета Григорьевна была больна, дорогу переносила трудно. Остался позади Петербург, Варшава, Берлин… Александра Антиповна впервые попала за границу и от всего была в восторге. Удивлялась на немок в шубах, но простоволосых. Ахала, глядя на собак, на которых возили багаж.

— Ну заграница! Ну хитрюга! Даже собаки при деле.