Савва Мамонтов

— Премного благодарен за внимание. Вы только не извольте солнышка упустить, уж очень благодатно на воле.

Древний термометр за окном показывал двадцать три градуса в тени. Хранитель дома ушел, и Елизавета Григорьевна, прислонясь виском к оконному косяку, услышала, как постукивает сердце старого дома.

Она была беременна в третий раз. Ребенок родится в октябре, когда будет холодно и деревья обронят листья.

— А теперь весна, — сказала она себе и своему младенцу. — Ты пришел в этот дом и будешь владеть им, и будешь в иные уж времена рассказывать друзьям своим старые и новые легенды твоего гнезда.

Перед крыльцом порхала лимонница. Улетала на лужайку и возвращалась, словно звала за собой.

Елизавета Григорьевна посмотрела сверху на убывающий разлив реки, на желтые, розно текущие воды, у берегов неохотно, с разворотами, и стремительно посредине русла. От зарослей ивы по притопленным берегам стояла весенняя дымка, но Елизавета Григорьевна не пошла вниз, в бучу весны, а пошла к дубам. Дубы были черные и терпеливые. Елизавете Григорьевне показалось, что они глядят на свои раскинутые ветви и ждут зеленых листьев.

«Можно ли обнаружить в природе хоть самую малую перемену от перемены людей, населяющих место?» — подумала Елизавета Григорьевна, и ей стало неловко за свой вопрос, словно бы она, побившая рублем купца Голяшкина, лучше прежних обитателей. А прежний-то обитатель — Аксаков.

На пруду пела лягушка. Елизавета Григорьевна постояла над водой, щуря глаза от слепящих зайчиков на ряби у самого берега. Кто-то невидимый дул на воду, как в блюдце с горячим чаем. Хорошо!..

5

9 мая по старому стилю — Николин день, большой праздник. Савва Иванович успел приехать до обеда. Привез Сережу, Дрюшу, няню Анну Прокофьевну и Анну Алексеевну, Сережину гувернантку, которая только что закончила курсы в Николаевском институте. Дом не успели освятить, и Савва Иванович взял из Москвы икону Николая Чудотворца. Послали в село за священником, но ждать пришлось чуть ли не до вечера.

Елизавета Григорьевна записала в «Дневнике»: «Приехал старик и еще более старый псаломщик, волосы в косичку.

— Раньше не могли. Именины нашего помещика князя Николая Петровича Трубецкого».

Бог и соседей послал Мамонтовым замечательных. Один из сыновей князя Трубецкого, Евгений Николаевич, вырастет выдающимся философом.

Философу в том 1870 году было всего лишь семь лет. И слава Абрамцева была еще только впереди. Пока обвыкали и присматривались друг к другу — Абрамцево к Мамонтовым, Мамонтовы — к Абрамцеву.

Савву Ивановича можно считать основателем племени подмосковных ездоков, которые ежедневно мчат на поездах на работу — с работы.

Вставать приходилось рано, почти два часа езды в одну сторону, но Савва Иванович в поезде работал, просматривал бумаги.

Первым пожаловал в гости Федор Васильевич Чижов. Подарил только что вышедшую книгу «Письма о шелководстве»:

— Эти письма я когда-то в «Санкт-петербургских ведомостях» печатал. Читай, Савва, со вниманием. Дарю как шелковод шелкоторговцу.

— Вы бы мне, Федор Васильевич, презентовали ваши переводы.

— Любке или Куглера?

— Любке — это «История пластики»? Её, Федор Васильевич. Но от «Истории искусства» я бы тоже не отказался.

За обедом, конечно, заговорили об Аксаковых.

— У Сергея Тимофеевича глаза сильно болели, — вспоминал Чижов. — Видимо, от солнца, от света носил он этакий глазной зонтик. Даже когда рыбу удил, а удил он чуть ли не каждый день.

— А что, жена Сергея Тимофеевича и впрямь была турчанкой? — спросила Елизавета Григорьевна.

— Ольга Семеновна — дочь суворовского генерала Заплатана. Вот его жена действительно была турчанка, Игель-Сюмь.

— А кто вам ближе из Аксаковых? — спросил Савва Иванович.

— Господи! Мы же люди эпохи императора Николая. — Федор Васильевич изобразил из бороды своей бакенбарды. — Я с Аксаковыми, с отцом и сыновьями, познакомился в 45-м году, когда приезжал из Италии. Сергей Тимофеевич тогда еще был совершенно неизвестным человеком. Он, кажется, успел написать всего один очерк «Буран», напечатанный в альманахе Максимовича… Время-то какое было! Первый том «Московского сборника», который Константин Сергеевич издавал, вызвал у властей недовольство и недоумение. Второй том редактировал Иван Сергеевич, его приказано было уничтожить, особенно за статью Константина Сергеевича о богатырях князя Владимира. Его драму «Освобожденная Москва» сняли со сцены, Ивану Сергеевичу запретили издавать когда бы то ни было и что бы то ни было. Меня, как вам известно, на границе Российской империи взяли под белые руки и препроводили в петербургскую жандармерию.

— Ходили разговоры среди гимназистов, что вы с Иваном Сергеевичем были издателем какого-то, теперь не помню, журнала.