Сажайте, и вырастет

— Как? — изумляюсь я. — Как он меня еще накажет? Я уже — в тюрьме.

— Он заставит полюбить.

— Кого? Что?

— То, что ты ненавидишь…

— Сомневаюсь…

Мне вдруг хочется прилечь. Наркотик некрепкий — глупый яд, забава недалеких подростков. Но ведь и я тоже ослаб. Завтра будет юбилей. Год, как я сижу, — без света и воздуха, без нормальной еды.

Меня клонит ко сну. Сквозь шум до меня доносится знакомый грубый баритон. За четыре месяца Дима Слон так и не научился разговаривать вполголоса — как того требует тюремный этикет. Зато научился многому другому. Ныне он обитает совсем рядом: прямо за вертикально натянутым одеялом. У него теперь бывает и сахар, и масло, и даже белый порошок для внутривенных инъекций. Дима Слон рвется к лучшей жизни. Мы здороваемся, даже иногда перебрасываемся парой слов — но глаза моего оппонента всегда холодны, а улыбка — не обещает ничего хорошего.

— Пацанва, — провозглашаю я заплетающимся языком, пытаясь удержать глаза открытыми. — Пацанва! Нижайше прошу простить меня, однако употребление избыточных доз ядов, а также и их комбинаций приводит меня к рецидивам застарелой социофобии, мизантропии и даже, не побоюсь этого слова, аутизма. Вынужден вас покинуть. Если кто-то не всосал мой базар — пусть дышит ровно, поскольку я не сообщил вам ничего стремного и никак не задел ваше арестантское достоинство…

Джонни внимательно глядит на меня и ставит диагноз:

— Дурка поперла. Малой, подвинься, пусть аферист приляжет.

Я немедленно принимаю горизонтальное положение и постепенно засыпаю, а перед самым падением в забытье вдруг начинаю мечтать о том, как мне явится во сне периодическая таблица ядов.

Так химику Менделееву приснилась, в виде карточного пасьянса, другая таблица — элементов. Но яды не желают выстраиваться по порядку, они мельтешат, непослушно кружатся, и я оставляю свои попытки совершить великое открытие.

Глава 33

1

С середины дня я путешествовал в холодной железной коробке один. Потом машина заехала в один районный суд, в другой, в третий и в четвертый — пока не оказалась полностью забита. Узкая, длинная клетка, оснащенная лавкой на восемь компактных задов, вместила семнадцать человек. Меня, сидящего, вжало в самый угол. Ноги пришлось плотно сдвинуть и повернуть вбок, а впоследствии даже посадить на колени молчаливого, явно очень уставшего старика в засаленной шапке-«пирожке». Лицом он здорово смахивал на Фрола. Тюрьма быстро делает людей похожими друг на друга.

Над стариком, приняв всевозможные причудливые позы, нависли другие — кто упирался в низкий потолок затылком, кто держался за соседей, кто балансировал на одной ноге. Водитель фургона, без сомнений, думал о себе как о пилоте гоночного болида: закладывал виражи, принуждал мотор к ракетно-космическому реву, с адским скрежетом врубал передачи. При резком торможении или, наоборот, слишком резвом, со светофора, старте — все валились друг на друга, врезаясь локтями и лбами в тела ближних и оглашая внутренности ящика оглушительными ругательствами.

— Нормально! — басом прохрипел прямо в мое ухо сосед по лавке — рябой мальчишка в очень чистых брюках и очень грязном ватнике. — Октябрь! Осень! Не жарко, не холодно! Ездить — самый сезон!

— А когда — не сезон?

— Зимой и летом, — авторитетно сообщил сосед. — Зимой — вилы. Мороз. Летом — двойные вилы: жарко и дышать нечем. А сейчас — осень! Нормально! Кайфуйте, бродяги!

— Тоже мне, кайф нашел… — раздраженно, с кавказским акцентом, возразили сбоку. — А ты куда лезешь, гуталин?

Среди двух десятков бледно-серых лиц обнаружилось одно особенное, совсем темное. Полумрак делал круглую физиономию африканца отчетливо лиловой — в точности, как в песенке Вертинского. Правда, тот лиловый негр был завсегдатай притона из Сан-Франциско, а этот — наоборот, русский арестант.

— Сидеть хочу, — стеснительно ответил темнокожий на ломаном русском и добавил гладко: — Сит даун.

— Импоссибл, братуха! — коротко ответили от самого входа.

Афроарестант досадливо засверкал ярчайшими белками глаз.

— Как тебя зовут? — поинтересовался мой рябой сосед, дернув черного человека за колено.

— Бобби.

— Откуда ты, Бобби?

— Фром Джамайка… Название зеленого острова в зеленом океане вызвало у рябого романтическое восклицание. Он зачарованно повторил:

— Джамайка! Вот это да! А что ты там делал, на Джамайке?

— Играл в джамайка-сокер, — печально признался лиловый Бобби.

— Это как?

— Футбол, на волейбольной площадке, — объяснил кто-то. — Двое на двое. Лупят ногами через сетку…

— Сильно! — оценил рябой. — А сюда за что попал, Джамайка?

— Кокаин…

— Какого же хрена, Бобби, тебя сюда понесло? — хрипло простонали из гущи тел. — Джамайка-сокер! Здесь люди целый год деньги копят, чтобы слетать на Джамайку и поглазеть, как в футбол через сетку играют! А ты, дурак, все наоборот сделал! Зачем, Бобби, ты приперся оттуда — сюда, когда все нормальные люди валят туда — отсюда?

Афроарестант молчал, явно конфузясь.

— Что там? — спросил тот же голос. — Куда едем, старшой?

— Помолчи, — посоветовал индифферентный конвоир из-за решетчатой двери.

— Трудно тебе сказать, да? Куда едем?